«На следующий день Стас уже знал, что девчонку зовут Алла Белова, что занимается она органической химией, и её руководитель Ольгерд Бекирович Деньковский, молодой научный гений, о котором все говорили: «Бекирыч ещё и не того добьётся…» Под «не того» каждый понимал своё. Кто – звание академика, кто – очередную жену. Трёх красавиц-жён профессор уже сменил и, похоже, останавливаться на этом не собирался: слишком бурлила кровь в его наполовину польской, наполовину татарской душе.

Месяц прошёл в бесплодных попытках заговорить с Аллой, и, когда все беспроигрышные, по мнению Валерки, средства были использованы, возник план…

Назойливый телефонный звонок ворвался в мелодию романса. Профессор Деньковский, пробежав пальцами по кнопочкам баяна, отложил инструмент. Бекирыч, как называли его аспиранты, любил поздние вечера, когда кроме ярых фанатиков, готовых ночевать на работе, все нормальные сотрудники уже разбрелись по домам, в коридорах института тихо, никто не пристаёт с вопросами финансирования, отчётами, премией, зарплатой, и можно наконец заняться тем, чего жаждет душа: поработать над своей темой или поиграть на «гармошке», как презрительно называла инструмент супруга, считая баян деревенской забавой. Ну да, Ольгерд вырос в деревне Деньковке, у них там полдеревни – Деньковские, и все такие: коренастые, голубоглазые, с копной соломенных, почти белых волос. Хотя у профессора глаза тёмно-карие, татарские, в батю, но это ничего не меняет. А в деревне у них хорошо. Соловьи поют над рекой… По правде говоря, в Деньковке после смерти родителей профессор ни разу не был, но поговорить о деревне любил, на что очередная жена, худющая длинноногая модель, фыркала, считая себя уязвлённой: угораздило же её выйти замуж за «первого гармониста на селе».

– Ольгерд Бекирович, добрый вечер. Пожалуйста, отпустите аспирантку Белову в фольклорную экспедицию в Пущу.

Сказать, что профессор Деньковский был поражён перспективой, открывающейся перед его аспиранткой – значит, ничего не сказать. Он сел в кресло, переключил телефон на громкую связь и поинтересовался:

– Простите, а вы кто?

– Знакомый.

– Прекрасно, – профессор поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. – Простите ещё раз, чей знакомый? Мой?

Голос в трубке проявил нетерпение:

– Беловой.

– А звоните, значит, мне… Можно узнать, почему?

– Потому, что иначе она не поедет, не захочет, – нетерпение сменилось отчаянием. – Мы вас на свадьбу пригласим.

– Уже интереснее, – в глубине души Деньковский был не чужд романтики. – А Белова знает о ваших намерениях?

– Нет. Пока нет…

– И что, по-вашему, химик может делать в фольклорной экспедиции?

– Не знаю… Может, вы придумаете, – голос в трубке дрогнул, испугавшись собственной наглости.

– Однако… Ладно, знакомый, насчёт свадьбы-то не забудь.

Профессор положил трубку и почему-то грустно заиграл на баяне марш Мендельсона. Жаль, некому позвонить, чтобы так просто решились его проблемы…»

Одна за другой на экране ноутбука появлялись строчки. Вспоминать слова не приходилось, они сами теснились в голове, подталкивая друг друга и ожидая своей очереди. Старик улыбался. Он так давно не улыбался, что почти забыл, как это делается, и улыбка получалась неуверенная, застенчивая… Та, за которую Алла когда-то и полюбила его.

2

Серое четырёхэтажное здание аспирантского общежития обитало на улице Академической. Когда Стас поступал в аспирантуру, дед был ещё жив и, узнав адрес внука, возгордился:

– Мусіць¹, на той Академической одни академики живут. А нынче и наш Стась сподобился. Гляди, не плошай, внучек.

Дед Павел спас маму и его, едва родившегося немаўля², холодной зимой далёкого сорок третьего года. «Немавля»-то немавля, но орал он, по воспоминаниям мамы, сутками напролёт, не замолкая.

Откуда-то потянуло холодом, начали мёрзнуть ноги. Странно устроена наша память. Воспоминания, которых, казалось бы, не могло быть, всю долгую жизнь сидели в нём и всегда неожиданно напоминали о себе. Оттуда, из зимы сорок третьего, боязнь громких звуков, неприязнь к холодным прикосновениям…

Деда Старик очень любил. Но эта ниточка воспоминаний уводила в другую сторону. К тому, что хотелось вспоминать сейчас, дед отношения не имел. А толстая, рыжая Анька – имела.

На каждом этаже общежития был телефон. Как правило, он стоял на обшарпанной, в нескольких местах прожженной тумбочке. Кто-то притушил о неё сигарету (курить в общежитии, конечно, не полагалось, но…), а кто-то поставил горячую сковороду, чтобы снять трубку… Телефон был старый, он больше кряхтел, хрипел и трещал, чем выполнял функцию соединения людей. Обитателям этажа приходилось, надрываясь, кричать в трубку, успокаивая мам, ссорясь и мирясь, объясняясь в любви. Сохранить что-то в секрете было невозможно. Поэтому толстая, рыжая Аня, обретавшаяся в комнате, рядом с которой стояла тумбочка с телефоном, знала обо всех всё.

Прилагательные перед Анькиным именем ничуть не умаляли её достоинств, а всего лишь отличали от другой Анны, бесцветной, худосочной и жеманной особы, обитавшей в комнате напротив мужского туалета.

– Вы что, не знаете? – рыжая Анька сидела у них в комнате за столом, с которого спешно убрали немытую посуду, книги, тетради, и вкусно пила чай.

Аньки было много: круглое веснушчатое лицо с большими круглыми глазами и бровями домиком, словно в мультике; сияющий ореол жестких волос, которые никак не хотели скромно лежать, а обязательно вставали дыбом; широкие плечи, тяжёлая большая грудь. Ну, и то, что скрывала столешница, тоже было немаленьким.

Щуплый Валерка, хоть и числился бабником и сердцеедом, но от такого богатства, восседающего рядом с ним, оробел. Анька делала вид, что не замечает произведённого эффекта, и обращалась исключительно к Стасу:

– Уехала домой Белова. Шеф не хотел её отпускать, у них какой-то проект горит, потом сдался: «Ладно уж, знакомый ваш звонил, очень просил».

Анька с шумом отхлебнула чай, отломила большой кусок булки, намазала толстым слоем масла:

– Вы чего, словно на именинах сидите? Меня угощаете? – сменила тему. – Представляете, охранник на входе сказал, что Деньковский уже который вечер на своём баяне Мендельсона наяривает… А Белову жаль. Влипла она. Может, и не вернётся, академку возьмёт».

Стас с трудом дождался стипендии, отправил, как обычно, пятьдесят рублей маме и за двадцать пять купил билет на самолёт в город, где жила Белова.

Старик подумал, что сейчас, наверное, никто не поймёт, что такое двадцать пять рублей при стипендии – сто. Ну, и не важно. Он ещё помнит эти цифры, и они для него что-то значат, а остальное…

Самолёт делал посадку в городе Аллы и летел дальше, в Тбилиси. Пассажиры, в основном крупные носатые мужчины, в салоне самолёта громко переговаривались между собой.

– Слушай, не обижайся, дорогой, уступи место, – попросил Стаса пожилой мужчина с бордовым обветренным лицом и большим орлиным носом. – Родственники мы, со свадьбы едем, сына моего женили.

И, когда Стас молча пересел, заботливо поинтересовался:

– Чего грустный? По делу едешь?

Кивок Стаса его не удовлетворил.

– Врёшь. Никогда не ври старшим. По глазам вижу, что к девушке. С такими глазами только к девушке ездят. Ждёт она тебя?

И сам себе ответил:

– Может, ещё сама не знает, но ждёт. Ты парень видный, по всему видать, добрый. Чего же ещё?

– Любви, – неожиданно для самого себя буркнул Стас.

– Так будет, – убеждённо изрёк мужчина и хлопнул ладонями по коленям для убедительности. – Любовь, она знаешь…

Судя по всему, он ещё многое хотел сказать, но перебил сосед справа, о чём-то эмоционально, всплёскивая руками, заговорив по-грузински.

– Он поэт, – усмехнулся собеседник Стаса. – И немного перепил на свадьбе. Говорит, что любовь – молния, сжигающая всё на своём пути… Давай, дорогой, поговорим о прозе. Деньги у тебя есть?

Стас неопределённо пожал плечами.

– Сколько стоил твой билет на самолёт?

– Двадцать пять.

Мужчина достал бумажник. Стас обратил внимание на то, какие обветренные, морщинистые руки у собеседника, и бумажник такой же: старый, обтрёпанный, но довольно толстый.

– Возьми, – протянул зелёную купюру с профилем Ленина.

– Нет, что вы!

– Не обижай, дорогой. Как сыну даю. Догадываюсь, за девушкой едешь. Как же ты хочешь увезти её, если не будет денег на билеты?

Стас только вздохнул.

– Бери, – крикнул кто-то с места у иллюминатора. – Он от души.

Старик, насколько позволяли скрюченные артритом пальцы, старался набирать текст быстрее, пока не ускользнули из памяти так неожиданно пришедшие воспоминания.

– Я отдам. Напишите адрес, пришлю, – Стас неловко улыбнулся. – Знаете, сосед по комнате в общежитии считает, что у мужчины всегда должен быть в заднем кармане брюк полтинник. А у меня так не получается.

– Небось, твой сосед с Кавказа? – засмеялся тот, кого назвали поэтом.

– Из Баку.

– Ясно. Не грусти, парень. Не сразу, но всё у тебя получится… Ты верь.

Город Аллы встретил дождём и запахом лета. На телефонный звонок ответил женский голос, и в ответ на просьбу позвать Аллу, сразу рассвирепел:

– Знакомый, что ли, звонит? Объявился? Так нет её. И забудь этот номер, нам от тебя ничего не надо.

– Подождите, я…

– Не надо, сказала! – трубку бросили.

---