Глава 1

Время приближалось к полудню, и Светловой уже не раз вытер взмокший лоб рукавом. Месяц травень выдался таким ясным и жарким, как бывает не всякий червень. Наконец-то и в землю речевинов, самого северного из говорлинских племен, пришла весна во всей своей красе и силе. Светловой расстегнул серебряную застежку на плече и стянул со спины плащ, положил его перед седлом и заботливо закрепил булавку в кольце застежки, чтобы не потерять материнский подарок. Он ехал по высокому берегу Истира, позади него растянулись по берегу три десятка отроков его ближней дружины. Свежий ветерок овевал лица, нес от близкого леса свежие запахи зелени, мокрой земли, напоминавшие, что еще не лето. И именно это напоминание о весне веселило сердце Светловоя. Он любил весну, когда так легко дышится после зимней скуки, любил ожидание, когда все еще впереди: и долгие световые дни, и тепло, и цветы, и ягоды, и веселые праздники Ярилы, Купалы, Рожаниц. Зелень листвы, блеск воды Истира под солнцем, легкий шум ветра в листве оплетали Светловоя ласковыми объятиями; запах тонкой, душистой свежести, свойственной только весне, с каждым вздохом в грудь вливалась бодрая радость. Стоило поднять голову и окинуть взглядом светлый простор лесов и луговин, далеко видный с высокого берега, как где-то вдали мерещилась легкая девичья фигура, сотканная из радужных лучей, – сама Леля, богиня-Весна. И где пройдет она, там цветы цветут, куда взглянет, там птицы поют…

– Ох и хорошо! – глубоко дыша, приговаривал Скоромет – один из самых старших Светловоевых отроков.

Княжич с улыбкой покосился на товарища: прелесть весны проняла даже спокойного и деловитого десятского. Но тут же сам Скоромет все испортил.

– Вот ведь красота – жить бы да радоваться! – продолжал он, взмахнув сложенной плетью над ушами коня. – Да ведь нет – лезут, волчья стая, чтоб их громом разбило!

– А может, и не лезут вовсе! – крикнул сзади Взорец. Молодому и веселому парню особенно не хотелось покидать стольный город Славен перед самым началом весенних хороводов и ехать в даль и глушь, где от одного огнища до другого целый день пути. – Болтовня одна!

– А тебе коли лень, так сиди дома! – отрезал Преждан, хмуря густые черные брови. – Князю лучше знать.

Преждан был сыном воеводы Кременя; когда шесть лет назад двенадцатилетнего Светловоя опоясали мечом, Преждан первым поклялся ему в верной службе. Сын, внук и правнук воинов, Преждан унаследовал неукротимый дух многих поколений и нередко жалел, что ему достался такой миролюбивый князь, как Велемог. Относительно спокойные походы за данью, редкие стычки с личивинами и дрёмичами на рубежах едва ли можно было назвать военными походами, и Преждан с нетерпением ждал случая показать себя.

– Да, уж от дрёмичей нам ждать добра не приходится! – подтвердил Скоромет. – Да и от дебричей тоже.

– Ну до них далеко! – Взорец махнул рукой.

– От дали не легче! – отозвался Скоромет. – Бешеной собаке и то не крюк! У дебричей уж второй год князем оборотень сидит. Не слыхал разве? А он свою дружину может в волков превратить, и за полдня они в какую хочешь даль добегут. Нам теперь не до веселья будет, так и запомни!

Взорец вздохнул с шутливой тоской: в его сердце звучали Ярилины песни, а разговоры о ратных делах шли мимо ушей. Светловой обернулся, поймал его взгляд и ободряюще улыбнулся. Ни в какие беды не верилось весной, под яркими лучами солнца, когда все вокруг цветет. Но князь Велемог не любил весны: как раз в месяц травень, когда дороги просохли от грязи, а на лугах выросло достаточно травы на корм коням, следовало ждать набегов. Племени речевинов не повезло с соседями: и дрёмичи, и заморянцы не упускали случая поживиться чужим добром. Особенно много забот доставляли дрёмичи, жившие за Истиром, и каждый год князь Велемог посылал дружины в дозор вдоль реки. В последние шесть лет Светловой часто сопровождал в походах отца или воеводу Кременя, но этой весной он впервые возглавил дружину. Однако блеск и свежесть весеннего дня то и дело вытесняли из его мыслей воинские заботы.

Словно продолжая спор с Прежданом, Взорец принялся петь, повторяя песню, услышанную ниже по Истиру.

Ржица-матушка колосилася,
Во ржи свинушка поросилася.
Семьдесят поросят, да все свиночки,
Все свиночки, да все пестренькие,
Хвостики у них востренькие, —

соловьем заливался отрок, и Светловой улыбался, покачиваясь в седле. В эти дни, когда набираются сил ростки озимой ржи, по всему Истиру толпы нарядных мужчин и женщин, детей и девушек выходят в поля, несут жертвы Яриле и Ладе, волхвы заклинают урожай. Песни и угощенья провожали дружину Светловоя по всему Истиру от самого Славена, и поход казался непрерывным праздником.

Словно подхватив песню Взорца, из-за перелеска впереди сквозь мягкий шум листвы послышалось звонкое пение девичьих голосов.

Мы ранешенько вставали,
Белы лица умывали,
Вокруг поля ходили,
Березки ставили,
Ярилу окликали!

Впереди за перелеском открылось широкое, неровное по очертаниям поле, покрытое невысокими, но отрадно густыми ростками ржи. На меже Светловой увидел пеструю стайку из полутора десятка девочек-подростков и девушек-невест. Все они были в нарядных рубахах, в праздничных красных плахтах, с пестрыми лентами в косах, с яркими очельями, с блестящими стеклянными бусинками на груди. Они шли вокруг поля, а две из них несли впереди молоденькую свежесрубленную березку, украшенную лентами, венками из травы и новыми рушниками.

Придерживая коня, Светловой залюбовался девушками; их румяные лица, блестящие глаза и веселые голоса возбуждали в нем радостное волнение. От юных лиц их веяло свежестью самой весенней земли, и даже те, что не особенно хороши собой, были прекрасны, как цветы. Видя их, он с необычайной остротой чувствовал, что она близко – Весна-Красна, пора света и радости, оживания земли и расцвета новой жизни.

Вдруг одна из девушек, несших березку, заметила всадника на опушке перелеска и вскрикнула:

– Ярила! Ярила к нам пришел!

Девушки мигом оборвали песню, остановились, сгрудились тесной стайкой. Березку они опустили на землю и придерживали с двух сторон. Светловой даже не понял сразу, что это о нем, но на него были устремлены десятки взоров, полных трепетного восторга. Статный княжич с красивым ясным лицом, голубыми глазами и блестящими под солнцем светло-золотистыми волосами с мягкими кудряшками на концах и правда был похож на Ярилу, каким его рисует человеческое воображение, – самого молодого, самого прекрасного из богов, дающего новую жизнь полям и лесам, цветам и травам, птицам и зверям, роду человеческому. Он был живым воплощением юной красоты и силы, солнечные лучи играли вокруг него, и казалось, что сам он излучает этот свет.

Сообразив, что его приняли за призываемого на поля светлого бога, Светловой смутился и тронул коня вперед. Стайка девушек дрогнула, но не двинулась с места.

– Пусть Макошь и Ярила пошлют плодородие вашим полям, благоденствие вашему роду, здоровье и красоту вам, девушки! – заговорил Светловой, подъезжая, стараясь за учтивой речью скрыть смущение.

– Так ведь ты – Ярила! – воскликнула та девушка, что первой заметила его.

Светловой посмотрел на говорившую. Едва ли кто-нибудь назвал бы ее красавицей, но от ее лица трудно было отвести взгляд. Румяные щеки, вздернутый нос, усыпанный веснушками, широкий улыбающийся рот дышали задором. Это лицо невозможно было представить хмурым или грустным, казалось, она так и родилась с улыбкой и никогда не расстается с ней. Тонкие ровные брови ее были подведены угольком, немножко гуще, чем следовало бы. Должно быть, от природы они были рыжеватыми, как и волосы, а девушке хотелось походить на красавиц, которым полагается быть чернобровыми. Желтоватые, как у кошки, глаза ее блестели бойко и вызывающе. Две рыжие косы спускались ниже пояса, лоб был перевязан красной тканой тесьмой, по сторонам лица с очелья свешивались длинные привески: цепочки с бусинками, с лунницами, с узорными бронзовыми бляшками. Бляшки были отлиты в виде красивых золотистых листочков, висевших гроздью, почти как на ветке. Точно такие же были и в наряде других девушек, и Светловой догадался, что это, должно быть, знак рода. При каждом движении девушки все это качалось, звенело, блестело, придавая ей сходство с наряженной березкой, которую девушка придерживала одной рукой. «Как сестренку за руку!» – мельком подумал Светловой и улыбнулся.

Кто-то из девушек засмеялся, кто-то смутился – все уже поняли свою ошибку, но все равно были явно рады встрече, и улыбка княжича подбодрила их.

– Не Ярила я! – ответил Светловой, чувствуя, что под веселым и пристальным взглядом рыжей девицы невольно краснеет. – Человек я простой.

– Это ты-то простой? – уверенно возразила девица, смущенная гораздо меньше него. – Ты – княжич славенский, Светловой. Я тебя прошлой осенью в становище видела!

– Княжич! Это княжич! Верно! – защебетали девушки, стали кланяться.

– А красивый какой, Лада Светлая! – ахнула какая-то, и Светловой отвел глаза.

Уже не первый год он ловил на себе восхищенные взгляды девушек, но до сих пор смущался и старался их не замечать.

– А чего же говоришь – Ярила, если знаешь меня? – стараясь не слушать других, спросил Светловой у желтоглазой.

Но едва он встретил ее взгляд, как его обдала горячая волна. Во всем ее облике было что-то приятно раздражающее, отчего Светловою делалось и неловко, и радостно. Ему хотелось и отвернуться от ее глаз, и смотреть в них еще.

– А чем не Ярила? – бойко ответила желтоглазая. – Князь ничуть не хуже. Окажи нам милость, княжич светлый, – поставь нашу березку!

Другие девушки тоже принялись просить, и Светловой не видел причин отказать: все же знают, что под руками князя любой обряд приобретает втрое боˊльшую силу, любая жертва делается более угодна богам. Сойдя с коня, Светловой поклонился березке, воплотившей в себе силу Лады и Лели, бережно взял ее за ствол и шагнул с ней в поле. Девушки пошли за ним, запели на ходу:

Где березки шли,
Там рожь густа,
Умолотиста, уколосиста:
С одного-то колоска
Умолотишь три мешка!

---