Заключенный УП-М-76-248

Роберт Оболенский

Когда она безумна, а я пьян, мне кажется, мы друг друга стоим. Я не помню, кто это сказал, но именно этой цитатой правильнее описать событие, произошедшее в тот роковой вечер. Когда мой путь определился, и стал я тем, кем был рожден – вершителем судьбы.

А начиналось всё невинно: свечи, легкий ужин и вино. Мы праздновали начало сытой жизни: мой магазинчик ретроэлектроники стал выходить в плюс, жену повысили, мы даже выплатили кредит за дом. Всё у нас было, всё, кроме детей. И эта печать лишений давно подтачивала нас. Вот и тогда она сыграла злую шутку.

К концу четвертого бокала я позволил себе вольность, с иронией отметил, что коль у нас никак, то проще легким делом завести – взять из приюта. Идея ее не впечатлила, а я не промолчал, привычно отшутился. И шутка та была из колкого числа. Скрестив на груди руки, она взглянула исподлобья и залпом осушила бокал. Наверное, мне бы стоило заткнуться, переждать, но я решил стесать углы. Старался улыбаться, пробовал: обнять, коснуться, да отшутиться вновь. Так легкий ужин на мне и оказался; тарелка лязгнула об пол и поделилась на щербатые осколки. А от былого торжества уж не осталось и следа, лишь соус медленно сползал по голове, огибая морщины да густые брови. А я сидел, не веря в происходящее, и не мог оторвать от нее взгляда.

Придя в себя от потрясения, сбросил с плеча спагетти и вскочил с нелепым видом; она смеялась, как никогда. Заходилась на манер летней бури – играючи, легко: лицо краснело, грудь ходила ходуном. Я что-то рявкнул, она лишь отмахнулась. Решил уйти, закрыться, но она фурией метнулась следом. Я уходил в другую комнату, она в мгновение нагоняла. Тыча пальцем в лицо, припоминала всё, что я в совместной жизни не так сделал. И так увлекалась, что мигом обращала все мои заслуги в прах. А я держась, пытаюсь лишнее смолчать. Накидываю куртку, тянусь к шляпе и вновь натыкаюсь на ее гневный лик. Прошу забыть, но её это лишь задорит. А я вновь и вновь повторяю, молю: «Уйди!» Стараюсь прорваться к двери, терплю: брань, пощечины, плевки.

Я почти у цели, щелкает механизмом дверной замок. Но пред глазами вновь она – кричит и точит меня ядом… В тот же миг что-то внутри меня гаснет. Бью ее кулаком в живот, отталкиваю. А когда она словно мяч пружинит от стены, я завершаю наш диалог прекрасным левым хуком. Прям точь-в-точь, как Кид Динамит в бою за титул в восемьдесят первом. И вот уже стою над ней, дышу рывками, а фоном всё припев играет: «Я не могу оторвать от тебя взгляд…»

Сигнал о пересменке приводит меня в чувства, и на мгновение я забываю о былом. Сверяю графики, отчетность, смотрю как одна смена ручкается с другой. Встречаю сменщика – ночного главу цеха и, лишь накинув куртку, вновь окунаюсь в прошлое. И каждый гулкий шаг по залитому бетоном цеху, вновь возвращает меня на семь лет назад.

Я вновь стою над ней, а она приходит в чувство так быстро, словно кулаки мои из ваты. Зверем смотрит на меня, хрипит и проклинает. А я все стою, стою и не могу отвести от нее взгляд; она не унимается: клеймит меня позором, да метит мое лицо своими алыми когтями. Не знаю, что тогда случилось, помню, как без лишних слов я навалился на неё всем весом: сцепил крупные ладони на тонкой шее, душил, кричал и тряс. Так рьяно, что звук бьющегося об пол затылка глушил барабаный ритм из динамиков. И как бы широко она не пучила глаза, не открывала рот и не сучила пятками в попытке выжить – всё для меня было, как в немом кино. И лишь припев сквозь поволоку гнева пробивался, ведь я и вправду не мог оторвать от тебя взгляд, малыш.

Песня закончилась, она уже не сопротивлялась. Кажется, всхлипывала, пока я, быстро встав, искал в потемках шляпу, так мне казалось. А как шляпу нащупал, водрузил, хлопнул дверью и сорвался в ближайший бар.

Вернулся под утро. Она так и лежала в коридоре, прям как забытая кем-то ветошь. Это и был мой первый и последний страйк прямиком в счастливую жизнь. Мог бы обойтись и меньшим сроком, но я пытался избавиться от тела. Не знаю зачем так сделал, просто хотелось прибрать грязь. Распилил ее в ванной, вынес всё, лишь палец обронил у дома. Кто же знал, что соседский терьер не равнодушен к замужним женщинам за тридцать. Так глупо всё и вышло, сосед сдал находку прибывшим полицейским, а через пару дней сдали в полицию и меня.

Суд долго не разбирался, судьей оказалась молодая афроамериканка. При вынесении приговора стучала молотом так бойко, словно последний гвоздь в мой гроб вбивала. Наверное, ей было радостно загнать белого женоненавистника в путы, хотя мне сложно ее упрекать, я сам во время процесса обо всём рассказал и не раскаялся. Так или иначе, моя судьба была определена спешно, странно, когда «спешно» растягивается на два срока по двадцать пять лет.

После суда я провел две недели в сортировочном центре «ИГА». И вот меня наконец-то погрузили в автобус, там такие же мандарины, как и я. Ровно двадцать, большинство выходцы из низов. Трясемся в автобусе, держа путь в неизвестность. Непривычное дело, когда три десятка уж давно разменял, а вновь чувствуешь себя прям как в детстве. Вот только автобус уже не школьный, да и форма в иных цветах.

Позже я узнал, что таких, как я, нынче много. Мужья, жены, раз на раз не приходится, и величайший за XXI век кризис собирает свою жатву. Конечно, не все из них прям такие, как я. Одни собрали три административных страйка по закону нашего любимого президента Томаса Дилана, другие намеренно продали себя за долги в тюремное рабство. Как сказал мне мой первый сосед по капсуле: «Если обставить так, что это супруг сдает тебя за долги, шанс на получение дополнительного пособия от Исправительной Гильдии Америки гарантирован».

Странное это дело. Кажется, только теперь я понял, надо было не электроникой заниматься.

Чуть позже я разузнал больше об этом бизнесе. Как оказалось, за последние тридцать лет частная тюремная компания прибрала почти все тюрьмы на среднем западе и восточном побережье, лишь западное побережье не тронуло, впрочем, там мало что осталось после Гражданской войны в две тысячи семьдесят пятом. А после Третьей мировой и подавно. Но я не хочу отвлекаться, сосредоточусь на своем, на личном.

Как я и сказал выше, это рассказал мне сосед по капсуле, вы не ослышались. Так сложилось, что преобразованный в город-тюрьму Детройт так и работает. По прибытию вас расселяют по апартаментам с общей ванной и туалетом, но благо разными спальнями. Это и есть капсула.

После трехдневной акклиматизации трудоустраивают согласно трудовому рЕкорду и даже платят аж целых пять сине-зелёных в час. Это базовая ставка, позже можно и больше получать. Но как вы понимаете, для свободного мира это сущие крохи. И когда я посчитал маржинальность с одного заключенного, я был в восторге. Тот, кто это придумал, он чёртов гений. Вот сами прикиньте, на воле люди представляют себе города-тюрьмы, как бессчетную цепь высоких сетчатых заборов, охранных вышек, да постов. И, наверное, на каждой вышке все видят охранника, готового в любую секунду разрядить вам в спину залп.

Никто даже и не задумывается, насколько всё иначе. Да по большому счету, тут всё, как и везде. Разница лишь в том, что выехать из «большого города» нет возможности.

Я просыпаюсь в шесть, пробежка, душ, завтрак из выданной автоматом пайки. И так в самом начале, а дальше лучше. Работай, и тебе будет всё. Это почти мечта: каждому по потребностям, каждому по заслугам. Если так подумать, то в исключительно капиталистической среде «ИГА» удалось построить настоящий коммунизм.

Конечно, я не с самого начала раскусил все прелести местной жизни. Статья у меня была суровая – красная, как тут говорят. Оттого и жил я в секторе красном – повышенной строгости. Там были особые порядки: нельзя покупать форму по желанию, нельзя заказывать еду и продукцию из внешнего мира, нельзя свободно по городу перемещаться. Это было сложно, но я усердно работал. И даже и не заметил, как пролетело два года, а за ними еще год. И вот перевод в желтую зону, должность главного по участку на сортировочном центре.

Вот так работаешь, следишь за собой, следишь за мыслями, и ты уже в зеленной зоне. Я считаю дни до перевода, это моя цель, моя награда за усердный труд. Ведь в зеленной зоне совсем другой персонал, более осмысленный, так вернее будет сказать. А вот в желтой, это как в младшем классе сидеть третий год.

Единственные разговоры, что тут ходят, вертятся о трудобалах от работы и том, как их сине-зеленый эквивалент на радости потратить: алкоголь и женщин. Последние тут не в запрете, но цена вопроса не мала. Хотя, обо всём можно договориться с китайцами. Этих тут еще с мировой войны селят, и чертовы «банана» так с местными стенами срослись, что клетка им давно милей свободы. Порой даже кажется, что, если кто Детройтом и владеет, так это именно азиаты.

Но мой перевод уже скоро. И он мне нужен как воздух, ведь я голодаю. Нет, не от нехватки еды, с этим порядок. Просто порой хочется прийти на очередную смену, узнать новости, поболтать между делом о кино, музыке или культуре.

Как тебе фильмы Джона Скьюзека и Пола Парса, а? Как тебе музыка Шона Дэвидсона? Как вам картины Спаркаса или Йомато Хокусайя? Как вам драная «Новая надежда»?