– Прошлой ночью я присутствовал на месте преступления. Собственно, я его и нашел. – Он опустился в кожаное кресло у камина – как будто тень подобралась, уплотнилась и заполнила собою пространство от сиденья до высокого, загнутого вперед по краям подголовника. Вид у Хайда был мрачный; он хмуро уставился на огонь, словно рассчитывал найти там какие-то ответы. Оранжевые отблески четко высветили тяжеловесную красоту его профиля – четкого, угловатого, грубо вырубленного, – и снова Портеус почувствовал нечто похожее на инстинктивное отвращение.

– Вы нашли жертву? – уточнил врач.

– Да. Сначала услышал… – Хайд помедлил, подыскивая верное слово, – вопли. Они и привели меня к жертве.

– Значит, вы схватили убийцу? – спросил Портеус. – Если вы слышали вопли жертвы, должны были находиться совсем близко.

– Вопли издавала не жертва, – сокрушенно покачал головой Хайд. – Сложно будет объяснить… Так или иначе, никаких следов убийцы там не было. Именно это меня и беспокоит.

– Не понимаю…

– Мною были найдены останки жертвы. Я наткнулся на место преступления. Обстоятельства удачным образом сложились так, что я, сыщик, расследующий убийства, оказался там, где человека лишили жизни.

– И вас это удивляет? Почему?

Хайд подался вперед, уперев локти в колени и сгорбив могучие плечи.

– У меня опять был провал в памяти. – Он вздохнул. – Не помню ни событий, ни своих действий, которые привели меня к месту преступления. Понятия не имею, как я там очутился. Мое сознание словно выключилось незадолго до того, как я покинул полицейский участок, и включилось снова лишь в окрестностях места убийства.

– О, – сказал Портеус, – ясно. Вы уже сообщили об этом своему руководству?

– Никому не сообщил, кроме вас, – покачал головой Хайд. – Пока что. Полагаю, вы понимаете, почему я так спешил повидаться с вами. Обычно провалы в памяти отнимают у меня несколько минут, а на этот раз пропало больше часа. И было совершено убийство. Я оказался совсем рядом, но при этом не могу вспомнить, каким образом и почему. Я не помню, что делал до того.

Портеус встал с кресла и, подойдя к огню, оперся согнутым локтем на каминную полку. Затем достал из кармана смокинга бумажную пачку, взял в зубы сигариллу и прикурил. Хайду он пачку не предложил – знал, что друг не курит.

– И вы думаете, что имеете отношение к этому преступлению? То есть что вы причастны к убийству? – Психиатр насмешливо фыркнул. – Какая нелепость. Вы способны на убийство не более, чем я сам.

– Как вы можете утверждать это с такой уверенностью? – В голосе Хайда прорвалось отчаяние. – Только вспомните, о чем мы с вами тут говорили целых два года – об абсолютном безумии моих снов. О моем умопомешательстве…

– Эдвард, – перебил Портеус, – мы сто раз с вами это обсуждали. Нет у вас никакого умопомешательства. Недуг ваш имеет не психическую природу, а неврологическую. Это эпилепсия, и не более того. В вашем случае эпилепсия вызывает абсансы – припадки с кратковременной потерей сознания, которые вы называете провалами в памяти и которые я бы определил как status epilepticus^[7]. Она же, эпилепсия, виновна и в ваших продолжительных ночных видениях – как я уже не единожды вам объяснял, это больше, чем просто сны, это галлюцинации. В любом случае, безумие присутствует и в снах здоровых людей, ибо сны коренятся в самых глубоких и темных слоях нашего разума.

– Но таких снов, как у меня, не видит никто, – отрезал Хайд.

Портеус кивнул и обратил взор на огонь; в холодном изумрудном зеркале глаз закачались отраженные языки пламени. Он пытался представить, каково это – пережить во сне галлюцинаторный приступ, который проявляется в форме кошмара – отчетливого, объемного и совершенно неотличимого от реальности. Каково это – пережить неистовый шторм в собственном мозге, создающий немыслимые, зачастую чудовищные, но вполне достоверные вселенные.

– Послушайте, Эдвард… – Доктор Портеус затянулся сигариллой и выдохнул облако дыма, наполнив комнату ароматом табака. – Наступает новый век медицины – мы всё больше и больше понимаем в механизмах эпистатуса. Так что могу вас заверить: убийцы-лунатики и маньяки-эпилептики годятся в качестве персонажей для бульварного чтива, но в действительности их попросту не существует.

– Если, конечно, причина моего состояния – эпилепсия, – вяло попытался возразить Хайд.

– Это эпилепсия, Эдвард, не сомневайтесь. Ученым уже ясна природа абсансов – с ними связано полное отрешение от реальности. Поверьте, во время таких припадков невозможно никакое проявление человеческой воли для совершения действий – ни сознательное, ни бессознательное.

– Однако именно по своей воле я проделал путь, который привел меня к месту преступления, – заметил Хайд. – А это почти в двух милях от того места, где я находился до провала в памяти.

– Воля тут ни при чем, – возразил Портеус. – Вы находились в состоянии так называемого абсанс-автоматизма, при котором могли работать только вегетативные, автоматические функции. Во время череды припадков вы были неспособны целенаправленно совершить какой-либо поступок.

– А что, если воля была не моя? – Хайд вдруг растерянно нахмурился, будто пытался поймать ускользающую мысль. – Что, если меня привели к тому месту? Может, кто-то внушил мне, что я должен там оказаться? И произошло это, как раз когда я был в состоянии абсансов…

– Эдвард, это тоже все из области бульварного чтива. Или того хуже – из брошюр месмеристов о сеансах гипноза, в которых ни грамма научного знания. Человека в измененном состоянии сознания невозможно заставить сделать то, чего бы он никогда не сделал в здравом уме и твердой памяти. Джон Хьюлингс Джексон, один из первооткрывателей эпилепсии, ввел особый термин для состояния сознания, в которое вы входите во время абсансов. Он называет это «перенос», потому что вы перестаете осознавать свое присутствие в реальном мире. Вы находитесь не здесь, а стало быть, не можете повиноваться чьим-либо приказам, благим или дурным.

– И тем не менее я не понимаю, каким образом оказался так близко от места преступления в тот момент, когда жертва еще не была обнаружена, – мрачно сказал Хайд. – Слишком уж подозрительное совпадение.

– Возможно, это вовсе не совпадение. Амнезия распространяется отчасти и на события, которые предшествовали абсансу. До первого приступа вы пребывали в полном сознании, ваш организм функционировал нормально, вы вели себя как обычно, но теперь не можете вспомнить этот отрезок времени. Непосредственно перед началом эпистатуса вы могли что-то узнать или подумать о чем-то таком, что и побудило вас отправиться туда, где вы затем пришли в себя.

– И об этом мне уже не вспомнить? Память не вернется?

– Возможно, вернется. Мы постоянно делаем новые открытия, касающиеся работы мозга. Человеческая память не одномерна, она состоит из множества слоев. – Портеус замолчал, бросил окурок сигариллы в огонь и, отступив, взглянул на свой портрет, висевший над каминной полкой. – Представьте память как картину, написанную маслом. Ее основа – это холст, который когда-то был чистым. Но изображение, которое мы видим, появилось на голом холсте не одномоментно. Сколько было ошибок, неверных мазков, подправленных контуров, изменений в композиции и цветовой гамме – все это скрывается под верхним слоем, который и явлен миру. У итальянцев для этого есть особое название – pentimenti^[8]. Мысли художника, его искания и старания слой за слоем ложатся на полотно, и мало-помалу все, что осталось на нижних слоях, становится потерянным уже и для него самого. Человеческая память работает точно так же. Ее чистый холст – это tabula rasa младенческого мозга, «чистая доска», на которую наносятся слой за слоем опыт, эмоции, воспоминания. Сцены и персонажи прорисовываются во всех деталях, а затем перерисовываются, закрашиваются, мы уже не видим каких-то лиц, но это не означает, что их там больше нет, – если хорошенько присмотреться, мы, возможно, сумеем различить очертания. Или же просто-напросто аккуратно удалим мешающие их разглядеть слои.

– Стало быть, вы думаете, что мои воспоминания о том, что предшествовало припадкам, никуда не исчезли, что они остались на более глубоком уровне сознания? И как же мне их оттуда извлечь?

– Я не знаю, возможно ли это в принципе. Сейчас у нас тут, в Эдинбурге, некий Джеймс Брейд практикует революционные методы гипноза, благодаря которым якобы можно заглянуть в подсознательное. Однако, дорогой Эдвард, не забывайте, что вы – сыщик по призванию и по роду занятий. Не исключено, что использовать ваш дар – лучший способ найти ответы. Я бы посоветовал вам начать с возвращения на то место и к тем событиям, которые вы хоть немного помните перед началом припадков. А может, ответы у вас уже есть.

– Не понимаю…

– Ответы таятся в вашем собственном иномирье, Эдвард. В ваших снах.

Хайд провел у психиатра еще не меньше часа. Они беседовали, Портеус пил вино и курил сигары – как будто двое друзей устроили посиделки и приятно проводили время. Однако, насколько мог заметить хозяин дома, настроение Хайда ничуть не улучшилось.

Перед уходом капитана, как у них было заведено, Портеус вручил ему новую бутылочку с микстурой. Эпизод, о котором рассказал Хайд, столь угнетающе подействовал на него, что доктор счел благоразумным подкорректировать ее состав. При этом он не желал, чтобы Хайд, опытный сыщик, интересовался подробным перечнем компонентов.