Эрос & Танатос

Рустем Набиев

Все имена, персонажи и события являются вымышленными. Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми, наименованиями и событиями случайно.

– Простите, а вы мне не подскажете,

Что это за город – там, на горе?

– Вот это? Э-э-э… Инен баш баласы!

Это же ЭФЭ!

Юрий Шевчук, альбом «Периферия»

Пролог

Город, словно ватным одеялом, был укутан плотной пеленой дождя. Его капли, вопреки законам мироздания, не падали вниз и не летели в стороны, влекомые ветром, а висели неподвижно в воздухе. Впрочем, они были настолько мелкими, что дождь мог сойти за туман. И все же это был дождь. Мелкий, противный, затопивший весь Город.

Было время, когда Город еще не превратился в тысячеголового фасеточноглазого монстра, который никогда не спит, непрерывно переваривая в своем чреве человеческую массу. День был днем, а ночь – ночью. Днем Город наполнялся людьми и машинами – движением, которое можно было даже назвать упорядоченным, а не броуновским адом, который наступил спустя несколько десятилетий. Ночью же Город пустел. Лишь изредка громыхал дежурный трамвай, торопливо вышагивал припозднившийся прохожий, да тать^[1], как ему и положено, таился в нощи, выжидая своего часа. Конечно, могли тренькнуть где-нибудь во дворе расстроенная гитара и рассыпаться семечками девичий смешок. Но только не в такую погоду.

Все светофоры в огромном Городе ночью мигали желтым. В четыре часа утра трафик мало отличался от дневного, из-за чего подобное встретить было практически невозможно. А весь Город, одновременно мигающий желтым… Огоньки светофоров, отражаясь в бесчисленных каплях повисшего в воздухе дождя, превращались в огромные желтые шары, вспыхивающие и гаснущие во тьме. Игра воды и света в абсолютной тишине искажала восприятие пространства и рождала странные образы. Если встать в начале широкого и прямого, как стрела, Проспекта, тогда единственного, Город виден весь, и кажется, что ты на подводной лодке вплываешь в тоннель секретного бункера. А если удалось бы воспарить над улицами и отлететь немного в сторону, то Город, раскинувшийся на горе, показался бы маяком в бескрайнем море. Маяком, мигающим теплым желтым светом, указывая путь затерявшимся кораблям.

Вспоминая это, Эрик въезжал в Город через Южные ворота – самые главные. Самые красивые, самые востребованные и самые узкие. Всего попасть в Город можно было тремя путями; он являл собой почти остров. Раскинулся на горе, омываемой водами двух рек и ими же сжатой в узкий хребет: Светлой – широкой, спокойной, действительно светлой, и Темной – извилистой, коварной, с бесчисленными водоворотами. Южными и Западными воротами служили мосты через Светлую реку.

С севера же Город, словно корабль, прицепившийся кормой к причалу, да так и вросший в него навсегда, имел единственный сухопутный перешеек. Северными воротами можно считать въезд со старинного тракта. Но, помимо него, во многом благодаря огромной живущей по своим законам промышленной зоне, существовало еще бесчисленное множество дорог, дорожек, тропинок и воровских тропочек. Потому воротами Северный въезд можно считать весьма условно.

Восточных ворот у Города не было совсем. И, вероятно, не будет никогда^[2].

Грандиозный прожект их строительства, конечно, существовал. Он беспощадно опустошал казну на протяжении десятилетий, но строительство не продвинулось ни на шаг. Даже толком и не началось. То, куда исчезали деньги, горожан не слишком волновало, так как они все равно куда-нибудь исчезали бы. Не будь Восточных ворот, было бы Скоростное Метро, Воздушные острова или что-то такое же прекрасное и недостижимое. А может, виной всему была коварная Темная река.

Примечательно, что в незапамятные времена Восточные ворота существовали. О строительстве мостов через такие крупные реки, как Светлая и Темная, тогда речи, конечно, не шло. Были только речные переправы. Одна из них, Дудкин перевоз, как раз и располагалась у восточных, Спасских ворот древнего Города. За переправой начиналась старинная дорога в Сибирь. Название свое переправа получила от имени владельца, ушлого стрельца Антоши Дудки. Тот не только выспросил разрешение на устройство платного перевоза у самого царя Алексея Михайловича, но и завел на берегу рядом с переправой корчму. Позже, после появления Старого Сибирского тракта, превратившегося впоследствии в главный Проспект, Спасские ворота и Дудкин перевоз оказались на окраине жизни. Город потерял Восточные ворота. Дудкин перевоз сохранился до сих пор: служил подспорьем «безлошадным» дачникам, обосновавшимся на левом берегу Темной реки. А Спасские ворота, как, впрочем, и сама древняя крепость, просто исчезли с лица земли.

…Старый Ырынбурский тракт уперся в Южные ворота. Город парил маяком над водами Светлой реки. Мигал желтым призывным огнем. Слева, на горе, эпический всадник, осадивший коня перед самым обрывом на вершине, оставался невидим. Вода – не его стихия, и он притих, спеленутый со всех сторон влагой этого то ли тумана-переростка, то ли дождя-недомерка. Въехав на мост, Эрик физически ощутил громаду приближающегося Города. Входя в него, ты становишься его частью, песчинкой на его мостовых. «Белая река, капли о былом, ах, река-рука, поведи крылом».

Въезжая в Город, Эрик ожидал наткнуться на очередной полицейский пост. За то время, что он добирался сюда, его останавливали несколько раз. Самым серьезным кордоном оказался тот, что стоял перед формальной границей Города, там, где раньше был стационарный пост ГАИ. Четырехполосная дорога перегорожена бетонными блоками. Узкий проезд охраняют несколько полностью экипированных и вооруженных бойцов. Проверяют документы. Здесь его держали дольше всего. И только тут, глядя на промокших насквозь крепких ребят в масках, Эрик впервые всерьез подумал о Чуме, которая охватила весь мир. Она добралась и сюда. Она реальна! Вот как бывает: ты живешь, строишь планы, но можешь оказаться в чумном бараке завтра или через неделю и не выжить. Долго размышлять об этом Эрик не хотел. Не сейчас! Он наконец обрел долгожданную свободу. Ничего, что на поверку она оказалась совсем не такой, какой представлялась. Времена не выбирают.

Никакого поста в Городе не оказалось. Как, впрочем, и обычного движения. Пустынные улицы, мигающие желтым светофоры. Чума словно заставила ночной Город откатиться на полвека назад.

За мостом Эрик свернул к Обелиску. Зацепившись за острую пику гранитного монумента, мысли рассеялись, разлетелись на фрагменты и всплывали теперь хаотично, словно мерцающие огоньки. Почему египетская цивилизация оставила столько памятников? Грабители всех мастей, называя себя учеными, исследователями, путешественниками и прочими, растащили по всему миру гробницы с мумиями, обелиски, каменные изваяния и много чего еще. В любой европейской столице – египетские обелиски на площадях. Огромные залы музеев заполнены трупами фараонов и их усыпальницами. То, что разорение могил «для науки» никого не смущает, – другой вопрос. Великая европейская цивилизация аборигенов за людей никогда не считала, да и не считает до сих пор. Сильнейшие страны вывезли из своих колоний (и не только) все, что может представлять хоть какую-то ценность. Только Китай сумел сохранить в неприкосновенности известное и крайне интересное захоронение – гробницу императора Цинь Шихуанди. Да, знаменитую терракотовую армию откопали и изучили, но к самому кургану не притронулись. Вероятно, им удалось это благодаря относительной изолированности от европейцев и правильному отношению к своей культуре. Подобными знаниями, часто абсолютно бесполезными, Эрик вдоволь обогатился в последние годы. В силу обстоятельств времени для чтения у него было предостаточно.

Мысли продолжали скакать с одного на другое: «Да, Египет. Очевидно, сухой климат Северной Африки поспособствовал сохранению артефактов на протяжении стольких веков. Они пережили даже Римскую империю, протянув вплоть до того момента, когда явилась европейская цивилизация в пробковых шлемах».

Сосредоточиться не получалось. В голову некстати лезло: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища – страшное дело!»^[3]

Справедливости ради нужно заметить, что этот обелиск не был родом из Северной Африки. Как, впрочем, и Город не был европейской столицей, из-за чего и не мог бы претендовать на свою долю награбленного. Обелиск был вырезан здесь, из местного гранита, установлен на берегу Светлой реки – правда, почему-то в овраге – и олицетворял собой великую дружбу двух народов.

Эрик никак не мог собраться с мыслями: «При чем здесь Египет? О чем я вообще?»