Мистер Мукри писал, что все вдовы желают отказаться от своих долей в наследстве и пожертвовать их в семейный вакф – благотворительный фонд, из которого ежегодно выделялись деньги на бедных и выплачивались дивиденды оговоренным членам семьи. Да, любой мужчина или женщина вольны отдать другим все, что им заблагорассудится, однако за вакфами пристально следило правительство, чтобы предотвратить мошенничество: внезапное вливание значительных средств может спровоцировать проверку. Первин решила переговорить с отцом, прежде чем отвечать мистеру Мукри.

Она переложила дерзкое послание на отцовскую сторону стола, и тут вошел Мустафа с серебряным подносиком, на котором стояла чашка чая, а в блюдечке были ловко пристроены два английских песочных печенья. Сделав крошечный глоток горячего молочного напитка, Первин спросила у Мустафы:

– Вы выходили на улицу?

– Не выходил. А что?

Не хотелось ей выдавать свою скрытую тревогу, и она ответила:

– Человек, который перегородил мне вход, теперь расположился на противоположной стороне улицы.

– Так и торчит на Брюс-стрит! – Судя по суровому выражению лица, Мустафа был готов выхватить свою старую винтовку пенджабского полка, которую держал в кухонном шкафчике. – Велите выкинуть его на Эспланаду?

– Полагаю, причин к тому нет. Но если хотите на него взглянуть – вот, пожалуйста. – Первин подошла к окну, взяла бинокль. На то, чтобы объяснить старому слуге, как настроить бинокль под свои глаза, ушло несколько минут.

– Надо же, прямо волшебные очки! Все-то в них видно!

– Смотрите в сторону кафе «Яздани». Видите его?

– Тот, в белой дхоти. – Мустафа вздохнул. – Я вспомнил: он тут ошивался, когда я выходил за молоком.

– И когда это было?

– В обычное время – минут за двадцать-тридцать до вашего прихода.

Получается, что незнакомец наблюдает за зданием уже добрых три часа.

С точки зрения закона он имеет право стоять где вздумается. Но для Первин Брюс-стрит была вторым домом, ей страшно хотелось узнать, кого высматривает этот чужак. Стараясь говорить как можно сдержаннее, она произнесла:

– Пойду спрошу, что он там делает.

Мустафа опустил бинокль, бросил на нее встревоженный взгляд.

– Юная барышня, одна? Это мне полагалось бы отправить этого прохвоста восвояси.

Первин успела пожалеть, что втянула Мустафу в свои заботы.

– Нет, оставайтесь здесь. Вокруг много народу, ничего не случится.

Продолжая ворчать по поводу опасностей, подстерегающих юных дам, Мустафа спустился вслед за ней вниз. Церемонно открыл тяжелую дверь. Театрально нахмурился и, когда она вышла, остался стоять на мраморной ступеньке.

Проехала телега, запряженная буйволом; под ее прикрытием Первин пересекла улицу незамеченной. Когда она приблизилась к бенгальцу, он отреагировал, резко вздернув подбородок. А потом отшатнулся, будто пытаясь скрыться.

– Доброго вам дня, сагиб. Вы работаете неподалеку? – вежливо спросила Первин на хинди.

– Не-е-ей! – хрипло прокашлял он в ответ.

– Сагиб, вы кого-то дожидаетесь на Брюс-стрит?

– Ней! – На сей раз он ответил стремительно и уставился на нее покрасневшими глазами.

Сдерживая дрожь в голосе, Первин продолжила:

– Вы знакомы с Сайрусом Содавалла?

Рот незнакомца раскрылся, обнажив кривые, запятнанные бетелем зубы. Мгновение он стоял неподвижно, а потом пустился наутек.

Первин ошарашенно смотрела ему в спину. Она рассчитывала на отрицательный ответ. Ждала решительного «нет», а не такого вот бегства.

– Хузза! – Мустафа всплескивал руками, как будто она только что заработала очко в крикете.

Первин, потрясенная, не могла заставить себя идти обратно к Мустафе. Она махнула ему в ответ и решила, что лучше заглянуть в кафе.

За стойкой стояла Лили Яздани. Длинные волосы четырнадцатилетняя девочка повязала традиционным платком-матхабаной, поверх красивого желтого сари надела белоснежный фартук. Увидев Первин, она заулыбалась.

– Кем чо^[7], Первин! – поздоровалась Лили на гуджарати.

– И тебе доброго утра, Лили! Ты чего не в школе?

– Вчера трубу прорвало, школа закрыта. – Лили с преувеличенным недовольством опустила вниз кончики губ. – Я две контрольные пропустила!

Первин нахмурилась.

– Надеюсь, наша строительная фирма тут ни при чем. Насколько я знаю, это ведь она строила твою школу.

– Да я этой аварии только рада. Мне больше нравится здесь, печь пирожные с папочкой.

Первин ее слова огорчили. Она все время переживала за Лили: та наверняка слишком рано бросит учебу.

Из кухни вышел Фироз Яздани – круглое лицо блестит от пота. Вытирая о фартук обсыпанные мукой руки, он поинтересовался:

– Какое лакомство вам нынче предложить, голубушка Первин? Дахитаны^[8] пожарили час назад, они вымачиваются в розовом сиропе. И, разумеется, есть кексики с кешью и миндалем, пудинг и корзиночки с ванильным кремом.

Первин слишком переволновалась – вряд ли удастся протолкнуть сейчас в горло что-то сладкое. С другой стороны, без покупки-то не уйдешь.

– Я сегодня должна встретить на причале Баллард старую подругу из Англии. Сложите самые красивые дахитаны в маленькую коробочку.

– Самые красивые и сладенькие. Прямо как вы сама! – Расплывшееся в улыбке лицо Фироза стало похоже на треснувший персик.

– Кстати, а к вам нынче утром не заходил покупатель не из местных?

Фироз озадаченно примолк, зато заговорила Лили:

– Да, был один темнокожий ворчливый покупатель со смешным выговором. Купил пирог с орехами и финиками, а еще миндальной помадки. Я ему сказала: присаживайтесь к столу, – но он сразу вышел наружу.

– И просидел там несколько часов, – прибавила Первин. – Я ему задала вопрос, и он тут же сбежал, как от свирепого английского полицейского!

– Наверное, ночным поездом приехал, потому что вид у него был усталый, – рассуждала Лили. – И спросил с этим своим смешным акцентом, когда у нас открываются конторы адвокатов. Я ответила: большинство в девять, а у Мистри в половине девятого.

– Да как ты смела выдавать такие сведения про наших почтенных соседей? – Фироз укоризненно погрозил дочери пальцем.

Фироз знал про Первин некоторые вещи, которые совсем ни к чему было поминать на людях. Она могла при нем произнести имя Сайруса – и в глазах его мелькнуло бы узнавание. Вот только незачем Первин хвастаться своими былыми ошибками перед впечатлительной дочерью пекаря.

– Акцент у него бенгальский. Вы слышали описание Лили – теперь узнаете? – спросила Первин у Фироза.

Кондитер покачал головой.

– Тесто с кардамоном подходило, я ушел на кухню. Хорошо, что вы отшили этого бродягу!

– Мудрая женщина чует беду заранее, – заметила Лили, завязывая красивый бантик на коробочке со сладостями. – Папа, а ты потом позволишь мне самой вести твое дело, как вот Мистри-сагиб позволяет Первин?

– Ну, так уж и позволяет! Он еще много лет сможет работать сам, а мне предстоит доказать, на что я способна.

Эти слова Первин произнесла от всей души; быть единственной женщиной-поверенным в Бомбее оказалось совсем не просто. И главная ее задача – не опозорить Джамшеджи Мистри. Именно поэтому ее и смутило появление незнакомца; именно поэтому она не собиралась рассказывать про него отцу.

2. Под покрывалом

Бомбей, февраль 1921 года

Вернувшись в Мистри-хаус, Первин отдала сладости Мустафе на хранение и вкратце пересказала свой разговор с незнакомцем, правда, не упоминая Сайруса. Не хотелось, чтобы болтливый Мустафа вдавался в расспросы. Ей нужно было поработать.

Она поднялась наверх и принялась искать по всем ящикам документы, так или иначе относящиеся к покойному Омару Фариду. Документов было хоть отбавляй: купчие на недвижимость, карты земельных участков, государственные контракты на поставку армейской ткани-хаки. Оторвалась она только через два часа, когда Мустафа постучал в дверь и объявил, что обед на столе. Отец только что вошел и мыл руки внизу.

Первин отложила бумаги.

– Отец сказал, чем закончилось дело?

– Сказал, что голоден.

Первин поспешно спустилась в столовую, где отец уже уселся за длинный стол из розового дерева. Джамшеджи Мистри был подтянутым импозантным пятидесятилетним мужчиной с густой гривой тронутых сединой каштановых волос. Самой выразительной его чертой – Первин ее унаследовала в несколько усеченном виде – был крючковатый нос. Посторонние порой подшучивали над носами парсов, но Первин нравилась эта их общая черта.

Они наклонили головы, пробормотали молитву. Мустафа поставил перед ними тарелки с обедом, присланным Джоном, их поваром, уроженцем Гоа. Джон потрудился на совесть и приготовил кофту из ягненка, куриное карри с тамариндом, бобовое пюре-дал^[9] с горчичными побегами и карамелизованный рис. К ним он добавил острые маринованные овощи, ароматные пшеничные лепешки и жестянку миндально-медового хвороста – хватит на целую неделю.

Мустафа недовольно поморщился, когда Первин попросила положить ей меньше обычного – разыгравшиеся нервы поумерили ее аппетит.

– Папа. Жду, раскрыв уши. Мы выиграли?

Дождавшись, когда перед ним поставят изрядную порцию куриного карри, Джамшеджи заговорил:

– Да, но после долгих прений. Видела бы ты, как улыбался их адвокат, предчувствуя наше поражение!

– Вызывал он нашего клиента давать показания? – Она полагала, что да.

– Еще бы! И у мальчика были готовы ответы на все вопросы.

---