Аська протискивается между мной и столом и начинает бестолково возить по полу веником. Возит, возит, возит… Хотя я же вижу, ее прям передергивает всю от вида рыбьей головы! И еще все время в глаза мне заглядывает, прямо как… собачонка какая-то.

– Дай сюда, я сказал! – рявкаю я.

Бросаюсь вперед, выдергиваю веник у нее из рук и шваркаю им об пол.

Губы у Аськи тут же начинают трястись. Лицо все сморщивается. Руки мнут платье на животе. И вид становится такой, будто я ударил ее своими словами, как кулаками бьют.

Кастрюля у меня внутри остывает так же быстро, как закипела. Я же не хотел ее на самом деле обидеть. Просто что-то… что-то сначала как будто распирало меня изнутри, а потом разом выплеснулось. Какой-то кипяток. Какая-то кислота!

Я не хотел, чтоб на Аську попало.

– Ась…

Аська бросается в ванную. Хлопает дверь. Тах! Так громко, что даже Ниндзя просыпается. Открывает один глаз, перекатывается на другой бок и смотрит на меня осуждающе. Я тоже на него смотрю – хмуро и недовольно:

– Это все ты виноват, – говорю.

Но Ниндзя не реагирует. Может, совсем осоловел от обжорства, а, может, знает, что это я во всем виноват. Я и только я.

Ну, как всегда, в общем.

Глава 2. Мака-кар-кар!

Сперва, еще в детстве, я ходил на плаванье. Потом в художку и на хоровое пение. В третьем классе на брейкданс, в пятом – немножко на шахматы и в школьный кружок «Аптека здоровья». Потом на футбол – целый год почти, мой рекорд! Затем меня каким-то ветром на гитару занесло. И один раз даже на гандбол. Но это, наверное, не считается, потому что я даже до конца первой тренировки не доиграл. Просто аккуратно положил мячик на пол и вышел в дверь.

Маме честно сказал, что не мое.

Но она все равно наградила меня своим фирменным долгим взглядом. И молча продолжила тетрадки проверять. У нее каждый вечер этих тетрадок целая гора. Вечно обложится ими, будто в крепости сидит… А я пошел спать. И с тех пор вообще ни на какие кружки не хожу, чтобы меня не доставали, что я все бросаю.

Ну, бросаю. И что такого?

Я же не виноват, что сначала мне все кажется интересным, а потом вдруг –  р-р-раз! И как отрезало. И тогда меня уже ничем не заставишь опять пойти. Потому что какой смысл, если душа вообще не лежит? К школе, конечно, тоже не лежит, но тут уж ничего не поделаешь. Школа – неизбежное зло.

А Тамара Максимовна – темный ангел возмездия.

– Чудаков, к доске!

С Тамарой Максимовной шутки плохи. Мама говорит, это оттого, что она учитель «старой закалки». Еще советской. Не знаю, сколько ей лет. Наверное, двести. Я бы на ее месте давно уже наслаждался пенсией, а Тамара Максимовна каждое утро приходит в школу и железной хваткой держит за горло наш восьмой «А». Говорит, мы у нее последние на классном руководстве. Вот выпустит нас, и тогда с чистой совестью в деревню к сестре уедет.

– Чудаков, у меня еще двадцать семь человек по списку.

А еще про Тамару Максимовну ни за что не подумаешь, что у нее такой твердый характер. Сплав титана с бетоном, вот честно! С виду-то она божий одуванчик с этими ее белыми кудряшками… А взгляд как у ястреба!

Я неохотно встаю, и Космос с Котом шипят с первой парты:

– Мака-кар-кар! Макар-кар-кар!

И принимаются руками размахивать, типа как крыльями. Им кажется, это смешно. И остальным, наверное, тоже, раз все смеются. Хотя этой «шуточке» сто лет уже. Если, конечно, можно ее вообще так назвать.

Я же не просто так в черном хожу.

– Тишина! – титаново-бетонным голосом командует Тамара Максимовна, хряснув ладонью об стол. Ну, и на том спасибо.

Я выбираюсь из-за парты. Прячу руки в карманы толстовки и нарочно медлю. Неуклюже ноги волоку. Учебник роняю. Словом, не иду, а плетусь. Делаю максимально скучающий вид и как бы случайно бросаю взгляд на первую парту третьего ряда. Равнодушный и отстраненный. Но надо же проверить, смеется К. или нет.

Не смеется. И вообще на меня не смотрит. Читает под партой какую-то книгу и как обычно грызет карандаш. Может, она бобром в прошлой жизни была?

Я встаю у доски и молчу. А Полинка с последней парты корчит мне рожу. Приободрить пытается? Или напугать?

– Ты учил? – строго спрашивает Тамара Максимовна.

Я молчу. Кот достает телефон и начинает снимать.

– Макар!

Я молчу.

– Ты вообще думаешь о будущем?

Конечно, думаю. Только о нем. Потому что в будущем, которое наступит минут через пятнадцать, литература, наконец, закончится, и мы пойдем в столовку. Я еще перед первым уроком учуял, что сегодня будут пельмени.

– Макар!

Пельмешечки, пельмешки вы мои…

Тамара Максимовна выносит приговор.

– Садись, Чудаков. Двойка.

Космос и Кот беззвучно аплодируют. Я возвращаюсь за парту и отворачиваюсь к окну. Какая мне разница, что они все обо мне думают? Даже К. Я-то знаю, что я не дурак. И стихотворение я на самом деле выучил. Там же двенадцать строчек, надо совсем дебилом быть, чтоб не запомнить! Просто Тамара Максимовна так на меня смотрела там у доски… Обреченно. Как будто ничего толкового во мне нет и быть не может.

И я нарочно… я из упрямства промолчал!

Ну и чтобы вы не сомневались, что я правду говорю… Вот:

Листья в поле пожелтели,

И кружатся и летят;

Лишь в бору поникши ели

Зелень мрачную хранят.

Под нависшею скалою

Уж не любит, меж цветов,

Пахарь отдыхать порою

От полуденных трудов.

Зверь отважный поневоле

Скрыться где-нибудь спешит.

Ночью месяц тускл и поле

Сквозь туман лишь серебрит.

Это, кстати, Лермонтов.

М.Ю.

* * *

Сейчас будет шок-контент. Кот – на самом деле не Кот!

Просто фамилия у него такая – Котовский. И здесь самое смешное, что я понятия не имею, как его на самом деле зовут. Он к нам в начале этого года перевелся и даже несколько дней со мной за одной партой сидел. Я прослушал, когда Тамара Максимовна его представляла, а потом стыдно было переспросить. Как вы вообще себе это представляете? Делим мы столбиком или там про инфузорию туфельку слушаем, и я ни с того ни с сего вдруг брякаю: «Кстати, как уж там тебя зовут?»

Ну, бред же.

Сначала я пытался как-то разузнать, но учителя его всегда по фамилии зовут – Котовский то, Котовский се… Остальные только Котом и называют, так что, может, тоже не в курсе, как его на самом деле зовут.

А вот Космос и правда Космос.

Честно.

Не знаю, чем родители думали, когда его так называли. Хотя, может, догадывались, каким он вырастет огромным. Прямо необъятным! Если в школе появляется новый охранник, Космоса даже на уроки не пускают. Не верят, что он в восьмом классе, потому что в нем роста метра два! И волосы уже на лице растут. И в подмышках, и на животе, и на спине… Я мельком видел, когда мы на физре переодевались. Космос не любит, когда на него пялятся. Прямо бешеный становится! Так что все смотрят, конечно, но тайком.

А еще мы с Космосом в детском саду были лучшими друзьями. Правда. У нас даже раскладушки в сончас всегда рядом стояли. И мы вместо того, чтобы спать, делали друг другу массаж: сначала он вытягивал руку и я ее щипал, а затем наоборот. Ну, типа, рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый… Вся фишка была в том, что один должен как можно сильнее щипать, когда там курочка зерно клюет или слон идет. А другой – терпеть и не плакать.

Понятия не имею, зачем мы вообще это делали. Ходили потом все в синяках. Мама меня даже к врачу водила, думала, может, это болезнь какая-то. А Космос и правда больной – у него астма, так что он всегда на шнурке на шее мешочек с ингалятором носил, как другие дети ключ носят.

Когда перед первым классом родители Космоса решили в Москву переехать, мы так рыдали, что чуть не захлебнулись. Поклялись, что всегда будем лучшими друзьями, и я специально ни с кем в школе не дружил, потому что это было бы предательство (Полинка, ясно дело, не в счет). Но в итоге что-то там не срослось у родителей Космоса, и они вернулись. Через семь лет! И Космос попал в наш класс!

Бывают же совпадения, да?

Я, понятное дело, был в восторге, но в школе Космос просто мимо прошел. Я сначала подумал, может, он просто меня не заметил с высоты своего роста, я-то вообще с детского сада почти не вырос, предпоследний стою на физре, ниже только Нарик, но он совсем доходяга. В общем, я все время как будто случайно мимо Космоса проходил и бормотал себе под нос: «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый…». Хотел, так сказать, освежить ему память. Но Космос ни разу в мою сторону не посмотрел. Шел себе дальше по своим космическим делам. Необъятный и ледяной.

А потом подружился с Котом.

Вот те на, как бабушка говорит.

* * *

Пахло пельменями, а на обед дали котлеты!

И это гадство полнейшее, потому что в нашей столовой к условно съедобным можно причислить только три блюда. По «старшинству» от самого вкусного: пельмени, макароны с курицей, творожная запеканка. Все. Остальное не имеет морального права называться едой. Особенно суп (все супы) и омлет. Он (суп или омлет?), во-первых, подозрительного голубого оттенка. А, во-вторых, плавает в какой-то мутной жидкости и дрожит, как желе, если шлепнуть по нему ложкой.

Котлета в этой пищевой цепи где-то посередине.

---