Заканчивается книга итоговым ответом на три вопроса о мотивах ошибочных действий: 1) об их происхождении и содержании; 2) об условиях их проявлений; 3) о характере связи с вызвавшими их психическими факторами. «По первому вопросу, – пишет Фрейд, – можно сказать, что в ряде случаев легко установить происхождение искажающих действия мыслей от подавленных устремлений психики. Эгоистические, ревнивые и враждебные чувства, над которыми тяготеет давление нравственного воспитания, у здоровых людей нередко используют ошибочные действия, чтобы хоть как-то проявить свою безусловно существующую, но не признаваемую высшими психическими инстанциями силу. Возможность совершать эти ошибочные и симптоматические действия обеспечивает приемлемую терпимость к безнравственному. Среди этих подавляемых побуждений немалую роль играют разнообразные сексуальные устремления».

На второй и третий вопросы получить определенный ответ пока не удалось, для этого требуется более широкая точка зрения, объединяющая знания об ошибочных действиях с пониманием работы сновидений и образования невротических симптомов. Пока же Фрейд ограничивается весьма абстрактным выводом: в этих трех случаях действует вытесненный из сознания психический материал, не утративший в то же время своей активности.

«Психопатология обыденной жизни» продолжила тенденцию «Толкования сновидений» подчеркивать мощь бессознательных компонентов психики. Тем самым вместе они сокрушили просветительскую убежденность в безоговорочной рациональности человека, утвердив представление о человеке как о двуличном существе. На одном его лице, обращенном к обществу, мы видим проявления цивилизованности и уверенности, склонности к сотрудничеству и альтруизму. За этим ликом скрывается homo naturalis – существо необузданное, обуреваемое страстями, эгоизмом и агрессивностью. В реальных людях их личность и личина играют очень неравную роль, и только меньшинству удается обрести между ними баланс, приемлемый для них самих и для их культурного окружения.

Р. Ф. Додельцев

Психопатология обыденной жизни
О забываниях, оговорках, оплошностях, суевериях и заблуждениях

Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор,
Найдется ль наконец вам воплощенье^[2].

Гёте. Фауст. ч. II, акт V, сц. 5

I
Забывание имен собственных

В 1898 г. в «Monatsschrift für Psychiatrie und Neurologie» под названием «О психическом механизме забывчивости» я опубликовал небольшую статью, содержание которой собираюсь здесь повторить в качестве отправного пункта дальнейших размышлений. В ней на удачном примере из самонаблюдений я подверг психическому анализу весьма типичный случай кратковременного забывания имен собственных и пришел к выводу, что этот заурядный, не очень-то значительный, одиночный сбой памяти предполагает объяснение, далеко выходящее за пределы обычного использования подобного происшествия.

На просьбу объяснить, почему так часто не приходит в голову имя, вроде бы хорошо знакомое, какой-нибудь психолог, если не очень ошибаюсь, ограничился бы, скорее всего, ответом, что имена собственные вообще легче забываются, чем какое-либо другое содержимое памяти. И стал бы приводить правдоподобные причины такого их «преимущества», не подозревая даже о возможности иной обусловленности подобного нарушения процесса припоминания.

К обстоятельным занятиям феноменом временного забывания имен меня подтолкнуло наблюдение определенных деталей, которые удалось довольно четко выделить, хотя и не во всех, а лишь в отдельных случаях. В них, правда, имело место не только забывание, но и ошибочное припоминание. Человеку, пытающемуся вспомнить выпавшее из памяти имя, на ум приходят другие – подменные — имена, которые, пусть и сразу же признаются неправильными, тем не менее с завидным упорством снова и снова лезут в голову. Процесс, который был призван привести к искомому имени, оказался как бы смещенным и ведущим поэтому к ошибочной замене. После этого я исходил из предположения, что этот сдвиг представляет собой не акт психического произвола, а движение по закономерному и вполне просчитываемому пути. Иначе говоря, я допустил, что эрзац-имя или имена находятся в доступной исследованию связи с разыскиваемым именем, и надеюсь, если заладится, ее установить, а тем самым прояснить и ход забывания имен.

В отобранном мною в 1898 г. для анализа примере из памяти выпала фамилия мастера, создавшего в соборе городка Орвието великолепные фрески с изображением Страшного суда. Его фамилию я тщетно и силился припомнить. Вместо нужной – Синьорелли – в памяти назойливо всплывали фамилии двух других художников – Боттичелли и Больтраффио, но их моя способность судить немедленно и решительно отвергала как неподходящие. Когда же кто-то посторонний подсказал мне правильный ответ, я сразу же и не колеблясь принял его. Исследование того, под какими воздействиями и по каким ассоциативным путям воспроизведение фамилии сместилось с Синьорелли на Боттичелли и Больтраффио, привело к следующим выводам:

а) Причину выпадения фамилии Синьорелли из моей памяти не нужно искать ни в ее своеобразии, ни в психических особенностях контекста, в который она была включена. Позабытая, она была мне так же хорошо знакома, как и одна из эрзац-фамилий (Боттичелли), и гораздо лучше известна, чем вторая подмена – Больтраффио. О ее обладателе я едва ли мог сообщить что-то, кроме его принадлежности к миланской школе живописи. Контекст же, в котором произошло забывание, представляется мне несложным и не требующим дополнительных пояснений: я ехал в экипаже с одним незнакомым господином из Рагузы (Далмация) после остановки в Герцеговине. Мы заговорили о путешествии по Италии, и я спросил спутника, бывал ли он раньше в Орвието и осматривал ли там знаменитые фрески… NN.

б) Процесс забывания имен прояснился, лишь когда я восстановил в памяти предыдущую тему беседы, что позволило понять его как результат расстройства внезапно возникшей новой темы разговора темой предшествующей. Короче говоря, до того, как я задал своему попутчику вопрос, бывал ли он прежде в Орвието, мы беседовали о нравах живущих в Боснии и Герцеговине турок. Я сообщил, что от практикующего в их среде коллеги слышал, что у них принято выказывать полное доверие врачу и безоговорочную покорность судьбе. Когда приходится объявлять им, что больному помочь не удастся, они говорят в ответ: «Что тут скажешь, господин! Знаю, что, если бы его можно было спасти, ты бы это сделал!» С самого начала в разговоре встречались слова и названия: Босния, Герцеговина, господин (Herr), которые поддаются включению в ассоциативную цепочку между Синьорелли (синьор – господин) и Боттичелли – Больтраффио.

в) Я допускаю, что ряд мыслей о нравах турок в Боснии и т. д. мог внести помехи в следующие за ним соображения, потому что мое внимание отвлеклось от разговора раньше, чем довело его до конца. Совершенно точно помню, что я собирался рассказать вторую интересную историю, хранившуюся в моей памяти рядом с первой. Эти турки превыше всего ценят половое наслаждение и при расстройствах сексуальности впадают в отчаяние, удивительным образом контрастирующее с их безразличием к угрозе смерти. Один из пациентов моего коллеги как-то сказал ему: «Знай же, господин, если этого не будет, зачем тогда жить». Я подавил желание сообщить об этой их особенности, не желая в разговоре с посторонним касаться такой деликатной темы. Однако сделал и кое-что посерьезнее: отвлек внимание от продолжения мыслей, которые у меня могли подсоединиться к теме «Смерть и сексуальность». Дело в том, что тогда я пребывал под впечатлением от известия, полученного несколькими неделями ранее во время остановки в Трафое^[3]. Один пациент, доставивший мне много хлопот, покончил с собой по причине неизлечимого полового недуга. Я совершенно уверен, что в ходе той поездки в Герцеговину это печальное событие и все с ним связанное не всплывало в осознанной памяти. И все же созвучие Трафой – Больтраффио подвигло меня предположить, что в тот момент это смутное воспоминание подействовало на меня вопреки моему намерению отвлечься от него.

г) Больше я не мог воспринимать забывание фамилии Синьорелли как простую случайность и обязан был признать влияние в ходе него некоего мотива, точнее говоря, мотивов, побудивших меня воздержаться от сообщения моих мыслей (о нравах турок и т. д.), а затем подвигших исключить из процесса осознания примыкающие соображения, которые довели бы меня до известия, полученного в Трафое. Итак, я намеревался что-то забыть и вытеснил это^[4]. Правда, это касалось чего-то отличного от фамилии создателя фресок в Орвието, но этому другому удалось установить ассоциативную связь с этой фамилией, так что мое волевое усилие не достигло цели и вопреки своей воле я забыл одно, тогда как хотел вычеркнуть из памяти другое. Нежелание восстанавливать в памяти оказалось направлено против одной части содержимого памяти, неспособность же припомнить выступала против другой. Очевидно, было бы гораздо проще, если бы нежелание и неспособность вспоминать относились бы к одному и тому же содержанию. После этого разъяснения даже имена-подмены больше не кажутся мне непредсказуемыми. Они напоминают мне (будучи своеобразным компромиссом) в равной мере о том, что я забыл, и о том, что хочу припомнить, и демонстрируют, что мое намерение нечто забыть не вполне удалось, но и не завершилось полной неудачей.

д) Весьма необычен вид связи, установившейся между отыскиваемым именем и вытесненной темой разговора (о смерти, сексуальности и т. д.), в котором встречались названия Босния, Герцеговина, Трафой. Предложенная далее схема (повторяющая таковую из статьи 1898 г.) призвана сделать эту связь наглядной.