Тело с историей

Николай Леонов

© Макеев А.В., 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Зима в этом году удавалась на глазах: морозы ударили в середине ноября, снег улегся надолго, и преглубокий. Уже в четыре часа дня опускались на землю ранние сумерки, плотные, как ватное одеяло. Падали неторопливо белые хлопья.

Все, что было грязного, угловатого, некрасивого, все снег укрывал, сглаживал, скрадывал снегопад. Уютно, как в детской цигейковой шубе. В такую погоду так и тянет благодушествовать, особенно если ты не на машине и спешить никуда не надо. Ощущаешь спокойствие перед лицом чего-то огромного, важного, неминуемого, того, что выше мелочных обид, ссор и суеты. На человека с чистой совестью снисходит умиротворение, на человека с отягченной – тоже снисходит, пусть и иное: спокойствие отчаяния и осознание, что назад пути нет, ничего исправить нельзя. Что тоже в каком-то смысле умиротворяет.

В подобном расположении духа легче легкого совершить невозможное. Например, набрать номер и попросить прощения – да хотя бы и у заклятого врага. И подавно – у того, с кем много лет жили душа в душу, вместе проходили путь от стихоплетства банального и трех аккордов до стадионов, фестивалей, полных сборов, а потом просто расплевались на старости лет – глупо, погано, по сути – не из-за чего.

Набрать номер, терпеливо выслушать гудки, дождаться ответа:

– Да.

– Я рядом. Заскочу?

– Конечно.

И вот завершен знакомый путь, знакомые ворота по-знакомому скрипят. А вот и сам он – знакомый-презнакомый, как всегда – душа нараспашку, куртка на голое тело, потому что такой он человек, всегда ему жарко, рвется огонь изнутри. Вот и сейчас: глазища горят, шальные и веселые, улыбка от уха до уха. Падают снежинки, умащиваясь, как в гнезде, в жестких волосах, уже с сильной проседью. И морщины появились.

– Вот и ты, – басит он, по-медвежьи обнимая, – рад тебя видеть.

– Поговорить…

– Обязательно, давно пора. Сперва чайку, а потом уж, отогревшись, отдышавшись… идем, идем, нечего вола пинать. Скоро понаедут.

И, как на грех, в этот момент начинает пиликать в кармане чертов телефон.

Выругавшись, он перехватывает за черенок лопату, которой только что чистил дорожку, и, крякнув, запускает под небеса наработанным жестом, точно биту в городках.

С треском сыплются на снег проволочки, радиоштуковины, спланировав привидением, ткнулась в сугроб антенна.

– Вот теперь будет тихо и никто не помешает. Пошли.

Глава 1

– Господин полковник! Вы меня слышите?

– Что? – хмуро бросил Гуров.

– Вы не могли бы скрежетать протезами потише? И без вас неважно слышно.

– Ну извини.

Зол был полковник Гуров, зол и разобижен, но все-таки не удержался, хмыкнул горько. Никак не привыкнуть к тому, что это для всех прочих он – человек-загадка, сплошная терра инкогнита, а для любимой супруги – книга, распахнутая настежь, аж страницы шуршат. Сто раз перечитанная и наизусть заученная.

Мария удовлетворенно кивнула – мол, то-то же, – вернулась к телефону и попыткам уразуметь, куда все-таки повернуть.

Гуров же упрямо продолжил следовать по маршруту, проложенному навигатором. Доверие к гаджету было подорвано, но другие варианты пока отсутствовали. Не останавливаться же прямо тут, на дороге в полторы полосы. Да и не развернешься.

«Врет ведь, как Троцкий, – недовольно думал он, глядя, как адское устройство, то и дело залипая, радикально меняет пути к цели, – ну вот куда тут? Заборы-то, заборы! На Рублевке таких нет. И хоть бы указатель какой повесили, любители бродилок по закоулкам».

Вполне оправданное сетование. От шоссе всего-то ничего, но, покинув его, извольте петлять по узким полуубитым проулкам, к тому же подзаваленным снегом. И не развернуться: с одной стороны – дощатые заборы до вершин елок, со второй – что-то глубокое. Трудно в темноте понять – что. Чрезвычайно смахивает на овраг, а то и ущелье.

«Про снегоуборочную технику в этой элитной глуши явно не слышали, и давно. Местным гражданам куда как проще прикупить по джипу, нежели раз в месяц скинуться на трактор. Это не дорога, а сплошной вызов, на лысой резине тут делать нечего. Зато какие заборы у всех красивые, свежие и высокие. Интересно, что там охранять-то до такой степени?»

Раздражение раздражением, но Лев Иванович в сотый раз порадовался, что сумел настоять на своем… ну почти. Процентов на сорок. На личном участии в творческом саммите – на уровне лишь «посидеть, подождать в машине». Нечего порядочной красивой женщине петлять по этому гетто для толстосумчиков, к тому же в сумерках.

– Тут направо, – скомандовала Мария.

– Как же, прямо, – попытался поспорить Гуров, но лишь для порядка. И повернул.

– Теперь снова направо… теперь прямо, еще порядка пятисот метров…

«Никто не скажет, что я, полковник Гуров, муж негодный и самодур, но уже немного слишком, – снова безропотно покоряясь, роптал он про себя, – и как это все понимать? Едем невесть куда битый час, ни дороги, ни указателей, ни людей – ни нормальных, никаких, да и откуда им тут взяться? У него же, как у черта, все шиворот-навыворот…»

Все началось с того, что Мария вдруг поведала: «Буду петь Гертруду».

Гуров сразу не понял, по каким причинам его ставят в известность относительно творческих планов. Не такой человек Мария, чтобы каждый чих согласовывать с супругом и повелителем. Крыш над собой эта птица не терпела.

А тут вдруг уведомила.

Лев Иванович корпел как раз над судебно-бухгалтерской «экспертизкой», подсунутой коллегой, капитаном из экономического, – так, для полноты картины, хитренько заявил он, сверкая золотыми очками, чтобы глубокоуважаемый «важняк» понимал, о чем речь. Ну в общих чертах, хотя бы в целом.

«В целом», осилив лишь пяток страниц из более чем двух сотен, глубокоуважаемый Гуров понимал, что он дерево – сухое, кряхтящее и местами уже полое.

Причем спец, изваявший это заключение, наверняка был отличным судебно-бухгалтерским экспертом, но не страдал внятностью. Что это: подлость или предательство?! Или недостаток собственных знаний, который маскируется научно выглядящими словами?

Невозможно нормальному человеку все это осознать.

Поэтому Лев Иванович, стремясь изо всех сил понять, что означает: «…по итогам выявления признаков несформированного источника по налогу на добавленную стоимость в цепочке контрагентов общества и неурегулирования обществом вопроса по налоговому разрыву, свиноводческий комплекс добровольно отказался от применения вычета по НДС…», бездумно вопросил:

– Кто такая Гертруда?

Мария, почему-то раскладывая пасьянс (весьма странное, нетипичное занятие), фыркнула:

– Да пять веков как одна и та же. Королева Гертруда, она же – мать Гамлета.

– Вот это-то я понял, то есть теперь понял. Почему петь?

Супруга, продолжая раскладывать карты, объяснила.

Правда, легче от этого не стало: оказалось, что она вовсю ведет переговоры об участии…

– В чем?! – Гуров моментально проснулся, отложил бумаги.

– В панк-опере «Гамлет», – изысканно и отчетливо артикулируя, повторила Мария, не отрываясь от стола. – Что-то недоступно?

И как ни в чем не бывало продолжила и раскладывать, и шокировать.

Будет она исполнять партию королевы Гертруды в панк-постановке в панк же театре «Тень». Причем Клавдием и по совместительству режиссером этого адского действа выступает…

– Кто?! – проскрежетал Лев Иванович, ощущая, что вот сейчас точно – ни в какие рамки.

– Сид, – с возмутительным спокойствием повторила Мария, – и завтра в районе десяти я с ним встречаюсь. Просмотреть либретто, обсудить условия, подписать бумаги.

И тут полковник не выдержал. Аккуратно сложив «экспертизку» и подбив ее по краям, он произнес, спокойно модулируя голосом:

– Только через мой труп.

Изящные ноздри дрогнули, в глубинах безмятежных, прохладных глаз зажглись опасные огоньки. С нежной улыбкой, не предвещающей ничего доброго, изогнув боевым луком безукоризненную бровь, Мария хладнокровно промурлыкала:

– Что ты, милый мой, это лишнее. Трупы, маньяки, душегубы – это давно уже пройденный его этап.

Тут требуются пояснения.

Сид этот, в миру Михаил Ситдиков, – легенда неформальной сцены и солист панк-группы «Боль да смех». Человек известный, этого не отнять. Уж на что полковник Гуров далек от всех сортов квазикультур, но и ему за последние двадцать пять лет намозолило глаза это культовое явление. Не сказать, что оно лезло в эти самые органы зрения, – просто он был такой… заметный. Отличающийся. Пожалуй, кто угодно мог бы узнать его без проверки документов. Хотя если умоется и причешется, то не факт, может и остаться неузнанным.

Вот как выглядел наш ответ покойному Сиду Вишесу: тощий, сутулый, расхристанный. Длинный, с длинными же руками и ногами, выдающимся носом. Вечно размалеванный в черное, белое, местами – красное, перманентно ощеренный в дебильной ухмылке и с огромными, вытаращенными, безумными глазами. На голове, в зависимости от периода творчества, произрастали либо патлы, торчащие на манер чертовых рогов или морской мины, а то и ничего, кроме сияющей выбритой лысины, на которой маркером выводилось культовое же слово из трех букв.

---