Маша и Медведь

Марина Сычева

Маша сожительствовала с медведем. Огромный, он недовольно ворчал, заглядывая в кастрюлю с розовым борщом – навара мало, мяса любимому пожалела что ли, одна трава. Маша сжималась, надеясь, что ворчание не перерастёт в рык, и лезла в холодильник за салом. Резала покрупнее. Руки тряслись, лезвие соскальзывало с мерзлого куска, обжигало палец болью. Кровь марала белую плоть сала, марала деревянную доску. И Маша, глотая слезы, спешила к раковине. Шум воды хоть немного заглушал несущиеся в спину дуреха, неумеха и остолопка.

Ночью, когда насытившийся ужином и Машиным телом медведь впадал в кратковременную, до утреннего будильника, спячку, она съеживалась под его горячим боком так, чтобы не потревожить саднящее и припухшее плечо, вслушивалась в раскатистый храп и вспоминала Игоря.

Высокий и широкоплечий, иначе как «девочка моя» он хрупкую Машу не называл. В его объятиях она девочкой себя и ощущала, словно под защитой пухового одеяла, жаркого и надёжного, – ни один подкроватый монстр не достанет.

Подруги завидовали: платиновая блондинка Алиса призывно стреляла голубыми глазами, длинноногая Наташа в обтягивающих всё, что нужно, джинсах, намекала, что не прочь потанцевать и не только, а самый завидный красавец на вечеринке выбрал скромную Машу. Игорь, узнав, сколько стрел в тот вечер было нацелено в его сердце, только посмеялся: вы, дамы, обворожительны, но Маша… Русая коса до пояса, румянец на щеках, – как она зарделась, когда он подошёл – и трогательно-тонкие руки под кружевным рукавчиком белой футболки. Игорь ценил простоту, без блёсток и кроваво-алых губ. Маша не боялась быть собой. Такой видел её Игорь.

И Маша поверила. Как тут не поверить, когда на комоде перед зеркалом не переводились цветы. Красота в глазах смотрящего – правду говорят. Маша дольше обычного задерживалась перед зеркалом, и старомодная коса, которую она носила, чтобы не расстроить пожилую маму, начинала казаться ей богатством.

Мама Игоря одобрила: держись за него, дочка, парень ладный, работы не боится. Вон, с огородом помог, и полку мне поправил на кухне. Где ты еще такого найдешь? Вдвоём устроитесь, я-то, сама знаешь, одна всю жизнь билась.

Поля за огородом благоухали сладким ароматом жёлтых цветов, особенно к вечеру, когда они, уставшие от дневных забот, шли к реке. Солнце целовало до красноты загоревшие Машины плечи. Игорь смеялся над детской панамкой в горошек, под которой она прятала шелушащийся нос, смеялся, лихо вбегая в реку и брызжа водой в нерешительную, робко отдающуюся воде Машу. Она смотрела на его бронзовый живот и полоску тёмных волос на спине, и ей казалось, что она поймала счастье за хвост.

Куда всё это делось? Счастье, зыбкая вера в собственную красоту – всё растоптано тяжёлыми лапами медведя. Даже богатая коса, память об ушедшей матери, и та уничтожена. Добрая половина утекла сквозь пальцы – бренные останки её Маша каждое утро достаёт из забиваюшегося водостока ванной. Влажный волос, запутавшийся в сетке слива, склизкий и неприятный. Маша скатывает его в клубок и торопится выбросить: заметит медведь – жди оплеухи. Грязи он не терпит.

Маша и сама себя ощущает грязной. Все тело в отметинах, уродливых и синих. Медведь называет это наукой и громким заявлением миру: ты, Маша, моя. И больше никому ты, неряха такая, не нужна. А я из тебя человека сделаю, хозяюшку.

И заботливо покупает ей водолазки, чтобы в редкие выходы в люди позорной синевы никто не заметил. Мы же не хотим, чтобы друзья узнали, какая ты неумеха.

Маша кивает, хотя узкий ворот душит, а руки чешутся от плотно обхватывающей ткани.

В темном углу шкафа, куда Маша заглядывает лишь украдкой, прячутся платья – нежно-голубое хлопковое и молочное в цветочек. В них, простых и воздушных, она так нравилась Игорю. Но Игоря больше нет, медведь слопал. Только косточки и остались. Маша даже оплакать любимого не успела.

Горе на их с Игорем недолгое счастье тоже выпало. Второй приезд в деревню оказался печальным: ушла мама. Тихо, как и жила. Игорь баюкал горюющую Машу, ограждал от хлопот с похоронами. Твое дело – оплакать и проводить, с поминками соседки помогут. А гроб, кладбище и прочее – дело мужское, требующее трезвого ума. Тогда же, после девяти дней, решили продать старенький домик. Недорого, но на первый ипотечный взнос молодой семье хватит. Маша не вникала: перед глазами стояли простой крест и родное лицо в строгом овале могильной таблички. Сил разбираться с наследством не было.

Через два месяца расписались. Была Маша сначала мамина, потом была ничья, стала – Игорева.

Свадьбу отмечали скромно, дома. Алиса и Наташа желали счастья, смеялись и пили вино. Подмигивали со значением Павлу, коллеге Игоря с новой работы. Маша улыбалась. Лишь вечером, когда гости разошлись, всплакнула: мама не дожила. Игорь спрятал её в одеяло горячих рук: тише, моя девочка, я уверен, мама всё видит и радуется.

Семейная жизнь потекла своим чередом. Игорь работал до вечера, нужно было закрепиться на новом месте. Маша подрабатывала в библиотеке на полставки, между делом писала диплом. Но совмещать оказалось трудно, пришлось взять академ. Игорь её решение поддержал: встанем за год на ноги, а там и доучишься.

Жили мирно, лишь раз поругались, из-за сущего пустяка. У Игоря на работе намечался корпоратив, сотрудников приглашали с жёнами. Семейный бюджет минус ипотека скрипел по швам, но молодые решили, что отказываться негоже. Фирма была статусная, коллектив слаженный, нужно было держать марку. Маша пораньше ушла с работы, нарядилась, сменила будничную косу на мягкие витые локоны и отправилась в ресторан.

Радостно было выйти в свет, тем более вместе. Игорь знакомил её с коллегами, обнимал нежно и приносил шампанское в красивых бокалах на высокой ножке. Обычно стеснительная, Маша так расцвела в лучах любви, что даже новых мужчин в стильных костюмах не испугалась. И на танцпол вышла легко, взяв пример с порядком разошедшегося Павла. Вот тут всё и сломалось.

Вернувшись к мужу после пары заводных хитов, Маша наткнулась на тяжёлый взгляд. Пойдём танцевать! Песня классная же. Что случилось? – на всё молчание. Маша не понимала. Устал? Всё же день рабочий был. Нужно домой, пойдём?

И только на улице Игоря прорвало, рыкнул сквозь зубы: ты перед кем космы распустила! Надеялась получше найти? Так Павел женат, Оля его на сохранении, вот и один пришел. А ты вьешься, гривой трясешь. Подруги, небось, научили?

Толчок оказался внезапным. Маша оступилась, подвернула ногу. Заплакала, больше от обиды, чем от боли. Игорь вдруг переменился, подхватил на руки, стал извиняться: дурак я, какой дурак, ревнивый. Прости, это напряжение на работе и шампанское, прости, девочка моя. Маша всё плакала, но обида понемногу уходила.

Могла ли Маша предположить, что обидные упрёки станут обыденностью, заполнят уши, прорастут к коже. А вместо красавицы из зеркала на неё ежедневно будет смотреть неряха и грязнуля. Всего-то и нужно впустить в свою жизнь медведя.

Его привёл Игорь. Чем чаще Маша думает об этом, тем больше убеждается.

С утра ей нездоровилось. Тянуло что-то внутри, было мутно и страшно. Маша отпросилась с работы и пролежала до обеда. Поднялась только после звонка: девочка моя, ты как, получше? Приду не один, уж прости – срочный проект. Маша понимала: Игорь метил на повышение, и это был шанс немного улучшить хромающее от ипотеки финансовое положение. Маша собрала ноющее тело, разморозила курицу и наготовила побольше. Встретила гостей, накрыла на стол, извинилась и ушла в спальню.

За стеной вилась рабочая беседа: тихое обсуждение порой всплескивалось напряжённым спором, и Маша качалась на волнах чужих голосов, уплывала в дрему. Боль словно засыпала вместе с ней. Вдруг – громовой хохот, потом снова и снова. И то и дело повторяющееся Михалыч. Маша ойкнула: живот свело раз, другой. В голове застучали молоточки. Потом ухнуло сильнее, словно вторя басовитому смеху за стеной. Машу мутило, и почему-то казалось, что именно неведомый Михалыч, над шутками которого покатывались на кухне, тому виной.

Она ворочалась, то и дело прижимая руки к животу, морщилась от громких звуков и поглядывала на экран телефона: одиннадцать, полдвенадцатого, полночь…

В начале первого она не выдержала. Сползла с кровати, и как была, в домашнем, двинулась к кухне.

– Игорь, – свет резанул, кухню размыло от выступившей на глазах влаги. Люди за столом показались тенями. – Ребята, вы извините, время позднее, а завтра на работу.

– Да, Михалыч, засиделись мы, – по голосу Маша узнала Павла. – Завтра продолжим.

Пропустив гостей в коридор, Маша со вздохом глянула на гору посуды, пустые бутылки под столом и груду костей в тарелке.

В прихожей снова громыхнул смех, потом хлопнула дверь и всё стихло.

– Игорь, поможешь? Или я завтра до работы уберу, нехоро…

– Ты охренела? Тебе кто позволил? – рыкнуло из темноты прихожей. Маша вздрогнула. Голос чужой, слова чужие.

Удар сбил её с ног, сверху навалилось тяжёлое, заворчало гневно: – Тебе. Кто. Разрешил. Лезть. В мужской. Разговор.

На каждое слово – удар. По лицу. По животу. По спине. Тяжелые лапы. И тухлая вонь из оскаленной пасти. Медведь.

И странная мысль сквозь боль и ужас: кости… кости в чашке – не куриные.

---