Пе́трович налил себе еще одну порцию виски и со стаканом направился к книжным полкам, в угол, где хранились обрывки воспоминаний детства и осколки кризиса среднего возраста. Поставив стакан между «Эпохой крестовых походов» Лависса и Рембо и «Варварскими нашествиями» Люсьена Мюссе, он приподнялся на цыпочки, секретарша, когда протирала пыль с верхних полок, забиралась, предварительно сняв туфли (жесткое требование хозяина кабинета) на антикварный ладдер^[8] из орехового дерева, переехавший в этот кабинет вместе со столом, чтобы достать из длинного разноцветного ряда историй искателей самых невероятных приключений томик Стивенсона. Детские книги стояли так плотно, что попытка вышла не совсем удачной, и вместе с приключениями принца Флоризеля из книжного ряда выскочили «Записки о Шерлоке Холмсе», Пе́трович попытался их удержать, но руки не хватило, и история великого сыщика грохнулась на пол. Дверь тут же открылась на шум, и в кабинет вошла Любляна.

– Шеф, что случилось? А-а, книга, да? – Секретарша грациозной рысцой подбежала к книжной полке, наклонилась и подняла томик Конан Дойля. – Шеф, а это хорошая примета, – Любляна смахнула с «Шерлока Холмса» пыль, – книги падают к благоприятным делам на работе. Ждите заказа.

Несмотря на свою молодость, она была настоящим кладезем суеверий, примет и гаданий.

– Так, откроем на первой попавшейся странице и посмотрим, какой мы получим заказ. – Секретарша открыла книгу, задумалась, затем перевернула несколько страниц и протянула книгу Пе́тровичу: – Вот, «Последнее дело Холмса». Шеф, – Любляна жалобно взглянула на своего покровителя, – мы закроемся?

Аудитор ласково потрепал девушку по щеке:

– Не волнуйся. Это просто так называется последний рассказ из первой книги о Шерлоке Холмсе. После этого у него была масса других интересных заказов.

Но на душе заскребло, нет, это были не кошки, а тот самый перочинный нож, который навечно оставил о себе память на письменном столе. Стивенсона можно было уже не открывать. Он не был суеверным, но к детским книгам относился очень трепетно и, как один из его любимых героев, сам нет-нет да и гадал на их страницах. Куда ни кинь… Здесь – Мориарти, а там – Председатель.

– Слушай, – Пе́трович решил выкинуть дурные предчувствия из головы, – пойдем пообедаем?

Любляна радостно вскинула брови, затем руки, обняла своего благодетеля и приникла к его губам долгим поцелуем. Виски тут же отозвался на жар ее тела, но Пе́трович слегка отстранил ее. Нет, это сейчас будет лишним.

– Я посижу до полудня, подумаю. А ты пока вот что. Сходи-ка в библиотеку, поройся в газетных подшивках и сделай мне подборку самых резонансных самоубийств за последние, ну, скажем, пять лет. А оттуда – прямо к Максу. Я тебя там буду ждать.

Городская библиотека находилась за углом, на площади, и секретарша не раз исполняла подобные поручения, тем более что они не были очень сложными, поскольку несколько лет назад городские власти профинансировали создание электронного каталога и поиск необходимой информации очень упростился. Но сегодня поручение выглядело совершенно необычным. Поэтому брови опять поднялись, на этот раз вопросительным домиком. «Здорово у нее это получается – двигать бровями», – подумал Пе́трович.

– Потом, потом. Завтра, – закрывая тему и не только тему, сказал аудитор. Он достал бумажник (поиск в электронном каталоге стоил небольших, но денег) и вытащил оттуда мелкую купюру: – Этого хватит?

И сейчас в трамвае (аудитор уже давно передвигался по городу в общественном транспорте) он открыл папку и принялся перечитывать ксерокопии, сделанные накануне секретаршей. Информации было немного, но Любляна хорошо сделала свое дело. В одной заметке трехлетней давности рассказывалось о таинственном случае на озере в Рейнензиштадте, где на берегу нашли аккуратно сложенное пальто, во внутреннем кармане которого была обнаружена записка: «Завершив свои дела в этом мире и выполняя свой долг перед своими товарищами по несчастью, предаю свое тело воде. Ганс Бауэр». Газета сообщала, что тела найти не удалось, равно как в департаменте полиции не смогли ничего рассказать о субъекте по имени Ганс Бауэр. Но намек на товарищей по несчастью дотошным журналистом был истолкован правильно, и он попытался проникнуть в «Клуб самоубийц». Там его не совсем вежливо встретили, что укрепило автора статьи в предположении, что исчезнувший имярек был членом этого клуба. Следующая заметка, вышедшая две недели спустя, сообщала, что тела так и не нашли, а данных о предполагаемом самоубийце нет даже в департаменте социального обеспечения. Потом было несколько коротких заметок из уголовной хроники за разные годы о случаях самоубийства на почве ревности, бедности и пропащести. И самый, действительно резонансный, свежий материал о несчастном случае с молодым человеком, случайно застрелившим себя из отцовского пистолета, что бесстрастно зафиксировал объектив кинокамеры, установленной невезучим юношей напротив себя. Сообщалось, что уголовная полиция будет устанавливать причины происшедшего, но далее – Пе́трович как-то пропустил этот случай, но Любляна его хорошо помнила, поэтому, как она выразилась, послала к ежикам электронный каталог и перерыла вживую весь недавний столичный архив, – ничего.

Аудитор уже не стал вчитываться в последние два листа. Короткая заметка – «Несчастный случай на вокзале» – в вечерней газете, и крикливое – «Несчастный случай? Самоубийство? Убийство!» – воскресного «желтого» издания, которое рассказывало, как пожилой чиновник, возвращаясь с рыбалки, упал с перрона вокзала в курортном местечке, надо же, опять Рейнензиштадт, под поезд.

Пе́трович тяжело вздохнул и закрыл папку. Пока он читал, трамвай покинул деловой центр и сейчас направлялся к элитному парковому пригороду, поэтому пассажиров почти не осталось. Напротив, на задней площадке (Пе́трович сидел спиной к направлению движения) примостился какой-то старый букинист в видавшем, наверное, даже не виды, а настоящие морские баталии, потрепанном матросском жилете, с перевязанными бечевкой стопками книг, мерно покачивавшихся на стыках рельс рядом со своим хозяином. А вот и конечная остановка. Пе́трович поднялся, сделал было шаг навстречу, чтобы помочь библиофилу спуститься с его поклажей (кто знает, может, это и мое будущее), как вдруг старик, неожиданно шустро для своего возраста, подхватив одну стопку под мышку, а другую – в свободную руку, буквально соскочил с подножки трамвая и, немного подволакивая левую ногу, проворно заковылял по мощеному, здесь еще в прошлом веке, тротуару. Пе́трович вышел из трамвая, посмотрел на номер дома напротив остановки и, пожав плечами, двинулся в противоположном направлении.

Встреча

Нет, это все-таки оказалась деловая встреча, а не свидание. Клуб располагался в старинном здании английского викторианского стиля из красного кирпича, увитого по самые подоконники и карнизы зеленым плющом, но это было последнее, что могло навеять мысли о романтическом свидании. Дверь клуба открыл настоящий громила, мышцы и жесты которого не мог скрыть даже добротный сюртук камердинера с отороченными позолоченным шитьем лацканами. Согласно полученной во вчерашнем письме инструкции Пе́трович протянул громиле визитную карточку, приложенную к приглашению, тот молча взял ее, оглядел посетителя с головы до ног, вновь взглянул на карточку, повертел ее негнущимися пальцами и наконец, сделав шаг назад, распахнул дверь, тем самым, а не жестом руки, приглашая Пе́тровича войти. Аудитор вошел в полутемный коридор, услышал, как за спиной закрывается дверь, стало совсем темно, повороты ключа в замке – и легкий толчок в спину. «Это что – на расстрел?» – подумал Пе́трович и, дернув плечом, повернулся спиной к стене, слабым отсветом отражавшей тусклый свет в конце длинного коридора. Громила широким шагом вышел вперед и, не останавливаясь, молча двинулся на этот тусклый свет. Аудитор последовал за ним. Если мне когда-нибудь взбредет в голову идея самоубийства, я вспомню этот коридор и все сразу встанет на свои места.

В конце коридора неожиданно стало совсем темно, поскольку громила закрыл собой весь дверной проем. Но он тут же сделал шаг в сторону, и Пе́трович вошел в слабо освещенную приемную. Так, это – чистилище, но что-то уж слишком изысканное. Подумалось, что такому убранству приемной мог бы позавидовать даже ныне покойный прежний хозяин письменного стола. Настенная, наверняка антикварная, бронзовая лампа освещала тяжелые гардины, диван, журнальный столик, два кресла (интересно, кто из них самый старый?), небольшую горку, увенчанную хрустальным блюдом со стаканами и графином с водой. Ни ковра, ни ковровой дорожки, но паркет, штучный, дубовый, так тщательно всеми своими разных оттенков древесными светами отражал каждую крупицу тусклых лучей бронзовой лампы, что по нему невольно хотелось пройтись на цыпочках.

Громила открыл дверь кабинета, вошел внутрь и закрыл дверь за собой. Наступила тишина, Пе́трович опять посмотрел на паркет (интересно, поднялась бы на такое рука обкуренного любителя цараписей?), как вдруг дверь кабинета открылась, из проема полувыглянул громила и жестом руки (ага, здесь, перед хозяином, надо соблюдать этикет) пригласил аудитора войти.

Пе́трович было и вошел, но тут же остановился на пороге. Ничего похожего с приемной. Просторное помещение, функциональная, светлая, сборная мебель, на полу мягкий светло-серый ковролин и, самое главное, широкие, с тонкими прозрачными занавесками окна, выходящие в уютный, совсем не викторианский, а такой же светлый внутренний двор. Стеклянная дверь сбоку оконного проема была приоткрыта, и Пе́тровичу показалось, что он слышит журчание фонтана. Аналитический ум, отточенный не только годами цифровых дорожек, но и немыслимыми раскладами старого польского преферанса, моментально выдал свое заключение – игра контрастов. Терапия психических расстройств.