Я вспомнила про Машку. Она живёт в доме, похожем на дачу, на Куршской косе. Её дом стоит как бы отдельно от всех остальных. Для меня это страшно, но она давно мечтала о доме на отшибе, шутила, что «отшибленные должны жить на отшибе».

Я написала Машке:

– Спишь?

– Сёрфлю, – ответила она.

Я поняла, что она имела в виду не Балтийское море, а интернет-волны.

– Мне нужна твоя помощь.

– Давай.

– Мне так хреново, что не передать, – сформулировала я проблему.

– А поконкретнее? – попросила Машка.

Я рассказала ей, что случилось. Услышала, как Машка на том конце трубки щёлкнула зажигалкой. Закурила.

– Чем помочь? – выдохнула она.

– Маш, я хочу орать. Я прочитала, что это помогает. И я хочу.

– Так.

– Но я в панельной многоэтажке. Понимаешь? Сейчас два часа ночи. Я не могу тут орать. Меня не поймут.

– Прилетай ко мне орать. Будем круглосуточно орать! Я же на отшибе. Тут с одной стороны море, с другой – залив. Они привычные, потерпят…

– Маш, мне сейчас надо. Поори за меня, а? Пожалуйста…

– Как?

– Ну… Включи видео. И закричи. А я тоже закричу. Тут. Только беззвучно. Ты будешь как бы за меня кричать.

– Хм… – Машка подумала секунд пять. – Давай!

Мы включили видеозвонок.

Она затушила сигарету.

– Готова? – спросила Машка и, дождавшись, когда я кивну, заорала: – А-А-А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А-А!! А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!

Я орала вместе с ней. Слёзы лились, я открывала рот, слёзы затекали в рот.

Получался молчаливый солёный крик.

А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

Мне правда полегчало. Облегчение я ощутила физически, как будто… судорога была и закончилась.

Потом был второй заход крика. А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

А потом мы молчали, отключив видеозвонок. Как будто, смущаясь, отвели глаза.

– Спасибо, – прошептала я Машке внезапно осипшим голосом.

– Обращайся, – улыбнулась она. – Я, море и залив – мы всегда в твоём распоряжении. Ждём тебя тут, на отшибе…

Я прилетела к ней только спустя три года. Приехала обняться и поблагодарить. За поддержку и тот крик.

За то, что можно позвонить ей ночью и она никогда не скажет: «Ты с ума сошла!»

Я подарила ей шуточный мегафон, а она мне – шарф, который связала её мама. Машка повязала мне его на шею. Будто упаковала её в яркие вязаные стежки.

И мы пошли гулять по берегу моря.

А потом вдоль залива.

Они слышали нашу боль, а потом слышали наш смех.

Жизнь такая разная…

Никогда не забывайте людей, которые могут стать голосом вашей боли…

Яма

С Сашей я познакомилась через неделю после смерти папы.

Папа умер от рака желудка.

Это было написано в его свидетельстве о смерти.

Я подозреваю, что истинная причина смерти – другая. Папа устал жить, потому что был алкоголиком, а это больно и тяжело.

АЛКОГОЛИЗМ – ЭТО КОГДА ТЫ НЕ ГОТОВ ТРЕЗВЕТЬ, ПОТОМУ ЧТО НЕ ВЫДЕРЖИВАЕШЬ ЧЕСТНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ И СЕБЯ В НЕЙ.

Ты сбегаешь в хмельное марево.

А оно разъедает желудок химией спирта.

Папа несколько десятилетий жил в спасительном опьянении.

Я кричала: «Папа!» – и звала его в трезвость. Но он так долго был нетрезв, что разучился быть другим.

Я, его дочь, была недостаточной мотивацией, чтобы научиться вновь. Ведь в трезвости вместе со мной папу ждали боль, ломка, ответственность, неуважение и осуждение других трезвых людей.

Это очень сложно вынести, опираясь только на ребёнка. Нужно, чтобы и внутри кто-то выталкивал алкоголизм, и снаружи человека ждала поддержка, ибо трезвость не экологична для новобранца.

Только тогда есть шансы.

А у папы их было недостаточно, и он ушёл.

После похорон я ощущала внутри пустоту. Мы никогда не были с ним близки как папа и дочь – между нами всегда был его диагноз, – но вот эта взрослость, навалившаяся на меня, была невыносима.

Я ходила по улицам и плакала без слёз.

И тут встретила Сашу.

Он был музыкантом. Спивающимся. Он пил немного, но каждый день, и не мог играть, пока не выпьет. Он понимал, что это зависимость, и признавал проблему.

ПРИЗНАТЬ ПРОБЛЕМУ – ЭТО МНОГО. ЭТО ОЧЕНЬ МНОГО.

Мой папа вот не дошёл до этой точки. А я не смогла его туда дотолкать…

Саша был уличным музыкантом, а я – уличным слушателем. Мы совпали в точке боли, тоски и музыки.

Саша играл на улицах и копил на рехаб. Это клиника, помогающая людям с зависимостью. «Ого, вот молодец!» – думала я. Его внутренняя сила вызывала у меня восхищение.

Моего папу тоже звали Саша. Он тоже играл на гитаре. И тоже носил усы.

Я подумала, что вот этот новый Саша – мой второй шанс помочь папе. Даже если папы нет, этот гештальт я смогу закрыть. Папа как бы вернулся ко мне в образе Саши и говорит: «Давай ещё раз попробуем?»

Я дала Саше недостающую сумму на рехаб. Добавила половину к его накоплениям. Это были большие деньги для меня. И гарантий, что они вернутся, никаких. Но внутри жила уверенность, что это правильно, это же не для Саши, а для папы. Точнее, для меня.

Я навещала его там, в рехабе, привозила сигареты, яблоки и бананы. Он был бледным и грустным, олицетворял преодоление. Я сочувствовала, он заряжался моей эмпатией. Верил, что я понимаю, КАК ему сложно.

Я, конечно, не понимала. Просто верила.

Когда он вышел, я, искренне желая его поддержать, познакомила Сашу с хорошим продюсером. Важно было увлечь его чем-то, чтобы он в порыве слабости не вернулся в прошлое. Нужна новая зависимость взамен старой. Творчество – годится. Поэтому – продюсер.

Не то чтобы я делала ставки на их союз, но… да, я делала ставки на их союз.

И он выстрелил. Случился успех. Сначала робкий, потом всё ярче и ярче.

Опыт побед очень важен. Потому что он даёт энергию. А опыт неудач и провалов эту энергию отбирает. Если вы долго и поступательно проигрываете (ну, например, в работе – рушится бизнес, в будничной жизни – неудача за неудачей), будто по ступенькам соскальзываете в саморазочарование, нужно вцепиться в перила и остановиться. Тут поможет любая, пусть небольшая, но победа.

А у Саши случилась не просто победа, а настоящий успех.

Я не хочу писать конкретнее, ибо все сразу поймут, что это за Саша. А я хочу, чтобы в тексте он остался ПростоСашей.

ПростоСаша стал собирать залы и неплохо зарабатывать. Ему платили за выступления и за рекламу на его ютуб-канале (продюсер велел завести).

Меня Саша называл «фея-крёстная». Говорил, что никто в жизни не сделал для него больше меня. Говорил, что я просто изменила траекторию его судьбы: он стоял на краю, а я схватила его за шкирку и остановила его падение. Говорил, что я поверила в него – и это было его спасением.

Всё это говорил он в «Вайбере», в аудиосообщениях.

– Спасибо, Оля, спасибо.

– Пожалуйста, Саша, пожалуйста.

Деньги, кстати, он мне вернул. Сразу.

Я верила в искреннюю силу его благодарности. Однажды он позвонил, чтобы поздравить меня с днём рождения, и… расплакался. Я перепугалась, что он снова пьян, а он был трезв, просто чувство благодарности было таким всеобъемлющим и мощным, что выбило пробки эмоций.

Однажды Сашу позвали давать интервью на телевидении. Я включила телевизор, а он – там. Сидит в студии, такой красивый и стильный… Экран немного полнит, и это удачно сглаживало Сашину худобу. Невозможно отвести взгляд – такой он… прекрасный и загадочный.

Ему сделали крутую стрижку, сбрили усы. Красивый и чужой Саша.

Я смотрела интервью и гордилась им всем сердцем. У меня к папе были дочерние чувства, а к Саше – материнские какие-то. Хотя я старше всего на 10 лет.

– А кто вам помог на вашем пути становления? – спросила Сашу улыбчивая журналистка.

Я замерла. У меня забилось сердце.

Камера крупным планом взяла его лицо.

– Господь Бог, – сказал Саша.

Я остолбенела. Господь Бог?

А, ну в принципе… Всё на свете – это Господь Бог. Особенно если хочешь создать впечатление, что ты всего добился сам, без помощников.

Мы ни о чём не договаривались, никаких правил не было. Что, мол, если ты, Саша, станешь успешным, успешнее меня, то ты уж и меня подтяни.

Он не должен был, конечно. Но почему-то в этом месте мне было ужасно обидно. Получалось, что на ушко – огромное спасибо, а если громко – то никакое не «спасибо». А наоборот, сделаем вид, что тебя, Оля, в моей жизни не было.

Почему хорошие люди иногда неблагодарные? Они не становятся от этого плохими, конечно, но мне просто хотелось понять почему. Найти разгадку.

Вот ещё история. На ту же тему.

Мой муж сломался. Пятнадцать лет работал исправно отличным мужем, а потом раз – и сломался. Заболел депрессией.

Депрессия – это не больно, это никак.

Человека взяли – и выключили. Точнее, не человека, а его жажду жизни.

Он живёт не потому, что это классно, а потому, что не может умереть по команде. И жить ему как бы приходится.

Внутри совсем нет гормона радости. Серотонина. И мозг работает вхолостую, без эмоций.

Жизнь превращается в жевательную резинку, которую жевали много лет.

То есть ни вкуса, ни смысла. Зачем жевать такую? Просто чтобы знать, что не умер.

---