Первый опыт понимания причин, вероятно, усвоен человеком из собственного поведения: вещи двигались, потому что он их двигал. Если двигались другие предметы, это происходило потому, что их двигал кто-то другой, а когда двигавшего нельзя увидеть, значит, он невидим. Таким образом, причиной физических явлений служили греческие боги. Обычно они находились вне вещей, которые двигали, но могли проникать и «вселяться»^[3] в них. Физика и биология вскоре отказались от подобных объяснений и обратились к более подходящим. Только в области человеческого данный шаг так и не совершили. Благоразумные люди больше не верят, что человек одержим бесами (хотя их изгнание иногда практикуется, а демоническое вновь встречается в работах психотерапевтов), и все же поведение человека по-прежнему часто приписывают обитающим в нем агентам. Например, о малолетнем преступнике говорят, что он страдает от нарушений личности. Не было бы смысла так говорить, если бы личность не была каким-то образом отлична от попавшего в неприятности тела. Различие становится совершенно очевидным, когда говорят, что одно тело вмещает несколько личностей, которые управляют им по-своему в разное время. Психоаналитики выделили три таких личности – Я, Сверх-Я и Оно, а взаимодействие между ними, как утверждается, отвечает за поведение человека, в котором они находятся.

Хотя в физике вскоре перестали персонифицировать вещи таким образом, долгое время продолжали повторять, будто они обладают волей, импульсами, чувствами, целями и другими фрагментарными атрибутами обитающего в них агента. Согласно Баттерфилду^[4], Аристотель считал, будто падающее тело ускоряется, так как начинает ликовать по мере приближения к дому, а более поздние авторитеты предполагали, что снаряд несется вперед под действием импульса, называемого «импульсивностью». От всего этого в конце концов отказались, и к лучшему, но науки о поведении по-прежнему апеллируют к сопоставимым внутренним состояниям. Никого не удивляют слова, что человек, несущий хорошие новости, идет быстрее, поскольку радуется; действует неосторожно из-за импульсивности; упрямо продолжает действовать благодаря силе воли. Небрежные ссылки на умысел все еще можно найти и в физике, и в биологии, однако в надлежащей практике им нет места. Тем не менее почти все приписывают человеческое поведение намерениям, целям, замыслам и задачам. Если все еще уместен вопрос, может ли машина иметь намерения, он в значительной степени подразумевает следующее: будь это возможно, она станет больше походить на человека.

Физика и биология отошли от персонифицируемых причин еще дальше, начав приписывать поведение вещей сущности, качествам или природе. Для средневекового алхимика, например, некоторые свойства вещества могли быть обусловлены ртутной сущностью, вещества сравнивались в том, что можно было бы назвать «химией индивидуальных различий». Ньютон жаловался на эту практику современников: «Сказать, что каждая вещь наделена особым оккультным качеством, благодаря которому действует и производит видимые эффекты, – значит не сказать ничего». (Оккультные качества – примеры гипотез, которые Ньютон отверг, сказав: «Hypotheses non fingo»^[5], хотя сам не был настолько хорош, как его слова). Биология долгое время продолжала апеллировать к природе живых существ и полностью отказалась от жизненных сил лишь в XX веке. Поведение, однако, по-прежнему приписывается человеческой природе, существует обширная «психология индивидуальных различий», в которой люди сравниваются и описываются в терминах черт характера, способностей и возможностей.

Почти каждый, кто занимается человеческими делами, – политолог, философ, литератор, экономист, психолог, лингвист, социолог, теолог, антрополог, педагог или психотерапевт – продолжает говорить о человеческом поведении в этом донаучном ключе. Каждый номер ежедневной газеты, каждый журнал, профессиональное издание, книга, имеющая хоть какое-то отношение к человеческому поведению, приводит примеры. Нам говорят, что для контроля количества людей в мире необходимо изменить отношение к детям, преодолеть гордость за размер семьи или сексуальную активность, сформировать чувство ответственности перед потомством и уменьшить роль большой семьи в заботе о старости. Чтобы работать на пользу всего мира, мы должны бороться с волей к власти или параноидальными заблуждениями лидеров; должны помнить, что войны начинаются в умах людей, что в человеке есть нечто самоубийственное – возможно, инстинкт смерти, – что ведет к войне, а человек агрессивен по своей природе. Чтобы решить проблемы бедности, нужно внушить бедным уважение к себе, поощрять инициативу и бороться с разочарованием. Чтобы смягчить недовольство молодежи, мы должны дать им чувство цели и ослабить ощущение отчуждения или безнадежности. Понимая, что у нас нет эффективных средств, чтобы сделать все это, мы сами можем испытать кризис веры или неуверенность, исправить которые можно, только вернувшись к надежде на внутренние возможности человека. Это обычная практика. Почти никто не ставит ее под сомнение. Однако ничего подобного нет ни в современной физике, ни в биологии, и этот факт может объяснить, почему наука и технология поведения так долго откладывались.

Обычно считается, что «бихевиористские» возражения против идей, чувств, черт характера, воли и так далее касаются материи, из которой они, как считается, сделаны. Конечно, некоторые трудноразрешимые вопросы о природе разума обсуждаются уже более двадцати пяти сотен лет и до сих пор остаются без ответа. Как, например, разум может двигать телом? Уже в 1965 году Карл Поппер^[6] сформулировал данный вопрос следующим образом: «Мы хотим понять, как такие нематериальные вещи, как цели, размышления, планы, решения, теории, нервные напряжения и ценности, могут играть роль в осуществлении физических изменений в материальном мире». И, конечно, хотим знать, откуда берутся эти нематериальные вещи. На этот вопрос у древних греков был простой ответ: боги. Как отмечает Доддс^[7], они верили: если человек ведет себя глупо, значит, злонамеренный бог поселил в его груди ἄτη (помешательство, безрассудность). Доброжелательный мог дать воину больше µένος (стремительность, неукротимость), и тогда тот мог сражаться лучше. Аристотель считал, что в мысли есть нечто божественное, а Зенон утверждал: разум и есть Бог.

Сегодня мы не придерживаемся этой линии, и самая распространенная альтернатива – апеллировать к предшествующим физическим событиям. Считается, что генетическая одаренность человека, являющаяся продуктом эволюции вида, частично объясняет работу его разума, а остальное – личная история. Например, из-за (физической) конкуренции в ходе эволюции люди испытывают (нефизические) чувства агрессии, которые приводят к (физическим) актам враждебности. Или (физическое) наказание, которое получает маленький ребенок, когда участвует в сексуальной игре, вызывает (нефизическое) чувство тревоги, мешающее его (физическому) сексуальному поведению во взрослой жизни. Нефизическая стадия, очевидно, охватывает длительные периоды времени: агрессия присутствует на протяжении миллионов лет эволюционной истории, а приобретенная в детстве тревога сохраняется до старости.

Проблемы перехода от одних категорий вещей к другим можно было бы избежать, если бы все было либо ментальным, либо физическим и рассматривались обе возможности. Некоторые философы пытались остаться в мире разума, утверждая, что реален только непосредственный опыт, а экспериментальная психология началась как попытка открыть психические законы, управляющие взаимодействием между психическими составляющими. Современные «интрапсихические» теории в психотерапии рассказывают, как одно чувство ведет к другому (например, фрустрация порождает агрессию), как чувства взаимодействуют и как те, что были вытеснены из сознания, пытаются вернуться обратно. Как ни странно, точка зрения, согласно которой психическая стадия на самом деле является физической, была принята еще Фрейдом, полагавшим, что физиология в итоге объяснит работу психического аппарата. Аналогичным образом многие физиологические психологи продолжают свободно говорить о состояниях ума, чувствах и так далее, полагая, что понимание физической природы лишь вопрос времени.

Пространство разума и переход из одного мира в другой действительно поднимают неудобные вопросы, но их обычно можно игнорировать, и это хорошая стратегия, поскольку главное возражение против ментализма носит совсем другой характер. Мир разума перетягивает на себя одеяло. Поведение не признается самостоятельным субъектом. В психотерапии, например, тревожные вещи, которые человек делает или говорит, почти всегда рассматриваются просто как симптомы, и по сравнению с завораживающими драмами, которые разыгрываются в глубинах сознания, само поведение кажется поверхностным. В лингвистике и литературной критике сказанное человеком почти всегда рассматривается как выражение идей или чувств. В политологии, теологии и экономике поведение изучается как информация, из которой можно сделать вывод об отношении, намерениях, потребностях и так далее. На протяжении более двадцати пяти сотен лет пристальное внимание уделялось психической жизни. Лишь недавно предприняли усилия по изучению поведения человека как чего-то более сложного, чем просто побочный продукт.

Условия, от которых зависит поведение, также игнорируются. Объяснение с позиции разума сводит любопытство на нет. Мы видим это в обычном разговоре. Если спросить кого-то: «Почему ты пошел в театр?», а он ответит: «Потому что захотелось», мы склонны воспринимать эти слова как объяснение. Гораздо интереснее узнать, что происходило, когда он ходил в театр в прошлом, что слышал или читал о пьесе, которую отправился посмотреть, и какие другие вещи в его прошлом или настоящем могли побудить его пойти (в отличие от того, чтобы сделать что-то иное). Однако мы принимаем «захотелось» как обобщение и вряд ли потребуем подробностей.