Акулина не уходила, сделала маленькую паузу и сказала:
– Чтой-то как будто вы третьегоднясь и вчерась были совсем не такой. Те дни ластились, а теперь вон гоните.
– Не гоню я, а, видишь, занят делом, – проговорил хозяин.
– Дело не медведь, в лес не убежит. Сем-ка я около вас присяду.
– Нельзя, нельзя теперь. Я тебя потом позову.
– Что мне потом?
Она опустилась около стола на стул. Старик хозяин посмотрел в ее сторону и поморщился. Она протянула руку, сбила у него на голове прядь волос, которой было прикрыто сбоку голое темя, и пробормотала:
– Полноте вам серьезность-то из себя строить!
Хозяин вспыхнул.
– Ну чего ты балуешься-то, дура! – сердито сказал он и стал поправлять волоса.
– Уж и дура! Два дня была Акулина – красота писаная, а теперь дура.
– Ты приходи тогда, когда тебя позовут, тогда и будешь красотой писаной.
– Ох, какие разговоры! Что-то уж не командовать ли вы мной хотите? Ведь, кажется, не муж. А вот хочу сидеть и буду сидеть.
Хозяин широко раскрыл глаза и в удивлении посмотрел на Акулину.
– Должны любить. Уж теперь аминь. Сами мне смелость дали, – продолжала она.
– Послушай, Акулина Степановна… – начал строго хозяин, но Акулина улыбнулась во всю ширину лица и шутливо мазнула его ладонью по носу.
Строгость старика была парализована. Он осклабился.
– Ну, баба! – произнес он. – Не знал я за тобой таких качеств. Смотри-ка как развернулась!
– Да я всегда такая была, а известно, уж коли в людях живешь, то боишься. Слушайте-ка, что я вам сказать хочу. Я хочу, чтобы мне завсегда с вами вместе чай пить, даже и при приказчиках. За одним столом то есть. И утром, и вечером.
– Выдумай еще что-нибудь!..
– А что ж такое?
– Да ведь ты на меня мараль наведешь. Живу я тихо, солидарно, приказчики видят во мне большое основание, а тут уж тень будет.
– Эка важность! Что вы, девушка, что ли! Да нынче и девушки тень на себя наводят.
– Нет, Акулина, этого невозможно. Я ведь тебе сказал, чтобы ты переехала на отдельную квартирку. Будешь ты жить отдельно в двух горенках, и буду я к тебе приходить, и буду с тобой чай пить. А здесь невозможно. Зазорно. Переезжай на квартирку.
– Одна-то? Нет, я не хочу от вас уходить. Благодарю покорно. Я хочу при вас быть.
Старик вздохнул.
– Утром, когда приказчики в лавку уйдут, ты можешь со мной чай пить, – сказал он.
– А вечером? По вечерам-то мне и скучно одной.
– Вечером невозможно… Вечером нельзя.
– А я приду и сяду – вот и будет можно.
– Слушай! Ты этого не делай! Ты не раздражай меня, не доводи до ссоры, – заговорил хозяин и, поднявшись со стула, в волнении заходил по комнате.
Акулина заморгала глазами и закрыла лицо рукой.
– Обманщики! – слезливо бормотала она. – Изменники… Сами и так, и эдак, а как что-нибудь до вас касающееся, так и нельзя… Тень… Нешто на меня-то вы тень не наводите!
– Дура ты эдакая! Да ведь ты сама на себя тень наводишь! Я только и говорю тебе, чтоб приказчикам ни гугу, а ты хочешь при приказчиках со мной за стол садиться и чай пить. Нет, ты этого и думать не смей, пока здесь живешь.
– А вот буду думать! – поддразнила его Акулина. – А будете артачиться, так и не подходите тогда ко мне…
Хозяин чесал затылок.
– Да будет тебе! Угомонись… – ласково сказал он и хотел ее потрепать по плечу, но она подняла руку и ударила его по руке.
– Оставьте, коли так…
– Ну, полно, не сердись… Ну чего тут? Ну давай сейчас чай пить. Будто не все равно, что при приказчиках пить, что без приказчиков! Вот баба-то! Сама на мараль лезет.
– И хочу я, чтобы вы мне к Рождеству шелково платье подарили, – продолжала она.
– Вот насчет шелкового платья можно. Шелковое платье подарю. Мало того, не одно подарю, а два – переезжай ты только на отдельную квартиру.
– Этого я не желаю.
– Ты вот теперь простая деревенская баба, – даму из тебя сделаю, только переезжай на квартиру.
– Ни за что на свете. Нет, не перееду. И вот еще что… Дайте мне двадцать пять рублев денег… Мне к Рождеству надо в деревню послать.
– Здравствуйте! Раньше говорила, что надо только три рубля в деревню послать, а уж теперь двадцать пять.
– Надумала так – и вышло двадцать пять, – отвечала Акулина. – Ведь у меня там родные есть.
Хозяин погрозил пальцем.
– Эх, Акулина! Тебя кто-нибудь подучил на эти штуки! – сказал он.
– Кто меня станет подучивать? Сама надумала. Польские сапоги надо к празднику, – продолжала она.
– И польские сапоги? Так… Ну а как же до сих пор-то без польских сапог ходила?
– А теперь хочу. Да полноте вам скупиться-то! Эдакий богатеющий купец и такой жадный! А будете скупиться, так вот что… Будете скупиться, так я у вашего приказчика Парфена попрошу.
– И думать не смей! И воображать не смей! – заговорил хозяин. – Лучше не губи Парфена… Чуть тень на него бросишь – сейчас сгоню его по шее без расчета и буду всем рассказывать, что он на руку нечист. Пусть в деревню едет. Ну, иди и подогрей самовар. Сейчас я с тобой вместе чай пить буду.
– А сапоги?
– Сапоги будут.
Акулина взяла самовар и понесла его подогревать в кухню. Проходя мимо хозяина, она наклонилась к нему, улыбнулась, показав ряд прелестных белых зубов, и шепнула:
– Милый… Вот таких сговорчивых я люблю!
III. Нимфа голову закинула
Был вечер. В кухне Трифона Ивановича шла перебранка. Перебранивалась Акулина с хозяйскими приказчиками. Она сидела около кухонного стола, грызла подсолнечные зернышки и покрикивала:
– Щи остывши… Каша недопревши… Скажите, какие разносольники! Туда же – разносолы разбирать! Благодарите Бога, что и так-то еще кормлю… Да… Нечего тут рыло-то воротить!
– Мы не разносолы разбираем, а говорим, чтоб пища была горячая и настоящим манером сварена, – перебил ее один из приказчиков.
– Трескайте и то, что дают. Не великие господа. Скажите, какие пошехонские генералы выискались! А хотите студень жрать из мелочной по мясоедам и треску соленую с квасом в постный день?
– Не смеешь ты нам этого подавать.
– О?! А кто мне запретит?
– Как кто? Хозяин.
– Будто? Поди-ка ты, пожалься хозяину, а я посмотрю, запретит ли? Ты не дразни меня, а нет – ей-ей, весь пост на треске с квасом из мелочной лавочки проморю.
Акулина самодовольно улыбнулась и многозначительно подмигнула.
– Да что с ней, с дурой-бабой, разговаривать! – послышался из приказчицкой голос старшего приказчика. – С ней разговаривать нечего, а надо прямо идти к хозяину, да и показать ему, какими она нас щами кормила. Вот тогда он ей и задаст.
– О! Будто? Задаст… Не я ли ему задам-то?
– Да как ты смеешь такие слова, халда ты эдакая!
– А вот как смела, так и села… А за халду ответишь. Тебе же нагоняй будет.
– Не ты ли задашь?
– Хозяин задаст. В лучшем виде задаст.
– Скажите, какая королевна-недотрога!
Трифон Иванович слышал эту перебранку из столовой и молчал. Он ходил из угла в угол по комнате, ерзая войлочными туфлями, и только отдувался, тяжело вздыхая, да поскабливал затылок.
– Ах, баба! Ах, язык с дыркой! И чего это она меня и себя выдает! – произнес он наконец сквозь зубы.
– И самовар для вас ставить не буду… Да… Пусть лавочные мальчишки ставят, а я не буду, – доносилось из кухни. – Хозяину буду, а вам не буду, потому я хочу, чтобы меня не ругали, а предпочитали.
– Врешь. Поставишь! – кричал приказчик.
– Ан вот не поставлю. Вот увидишь, что не поставлю. Да вот еще что… Не смейте меня Акулиной называть. Не Акулина я вам, а Акулина Степановна.
Хозяин вздевал руки к потолку и, стиснув зубы, шептал:
– Разоблачает, подлая! Совсем разоблачает! И меня, и себя разоблачает, а ведь как просил-то, анафему, чтобы перед приказчиками все было шито и крыто! Вот после этого приголубь глупую бабу.
Перебранка утихла.
«Ну, слава богу, угомонилась…» – думал Трифон Иванович, но каково же было его удивление, когда Акулина вошла в столовую и, вся в слезах, опустилась на стул.
Трифона Ивановича даже ударило в пот. Он подскочил к ней и тихо заговорил:
– Что ты! Что ты! Зачем ты сюда пришла? Иди с богом в кухню… Ведь приказчики дома… Ведь я просил тебя, чтобы при приказчиках ты на меня тень не наводила.
– А на меня тень наводят, так это ничего?
– Кто на тебя тень наводил? Уходи ты поскорей с богом… Расселась и плачет.
– Да как же не плакать-то, коли ваши приказчики халдой меня называют. Никогда я халдой не была, да и не буду. У меня муж есть… Я женщина настоящая, замужняя. Поди-ка да пугни их хорошенько, разругай…
– Ладно, ладно… Я скажу им, чтобы они не ругались; только ты, Акулинушка, уходи, пожалуйста, в кухню!
– В кухне они опять будут ругаться, а я не желаю от них таких слов слушать.
– Не будут они ругаться, не посмеют. Уходи только.
– Зачем же я буду уходить, коли я с вами хочу?.. Они вон самовар требуют, а я самовара им ставить не желаю. Пусть сами ставят.
– Да что, у тебя руки-то отсохнут, что ли?
– Не отсохнут, а не желаю. Кабы они были учтивые, а то они охальники.
– Поди, Акулинушка… Не срами меня, не наводи перед приказчиками на меня тень. Ну, будь умница.
– Сходи в приказчицкую и разругай их, тогда уйду, – говорила Акулина.