Когда снега накроют Лимпопо

Евгения Райнеш

Глава первая. Разве можно дразнить льва?

Я прищурил глаза, стараясь казаться как можно суровее:

– Ну? И зачем ты дразнил льва? Антон Захарович, зачем? Он все-таки – царь зверей, а ты пока лишь маленький котенок. Если бы не железные прутья…

Упрямый Чеб взгляда не отвел. Смотрел в упор прекрасными глазами Тави. В четыре года этот человечек уже имел характер! Чувствовал, паршивец, как я беспомощен перед ним.

– Или ты, Антон Захарович, относишься к тем презренным самцам, которые воюют только с тем, кто не может ответить? С противником связанным или закрытым в клетке?

Чеб демонстративно дотронулся до левого уха. Уши были знатные: розовые, оттопыренные, трогательно сужающиеся кверху. За них он получил от меня прозвище Чебурашка, сокращенно – Чеб. Сейчас его левое ухо казалось больше и розовее правого. И чуть больше оттопырено. А может, я просто знал, что полчаса назад зоопарковский ветеринар застукал его перед клеткой со львом. Мой наследник бросался в Тора камнями, и Митрич в сердцах не удержался – крутанул за подвернувшееся ухо.

– И правильно Дмитрий Палыч тебя наказал, – наверняка большинство адептов секты «яжматерей» предало бы меня анафеме за то, что позволил чужому человеку обижать моего ребенка.

Но, во-первых, Митрич Чеба знал почти с рождения, так что не был чужим, а во-вторых, ребенок явно заслужил.

Сын показал пальцем на себя и сразу провел ладошкой по горлу.

– Как это ты не хотел? А кто хотел? Или Тор сам попросил покидаться в него камнями? А когда я тащил тебя домой, разве ты не вырывался, не плевался, не пытался побольнее лягнуть?

Чеб замотал головой, потом подошел и обнял меня за ногу. Просил прощения. Ну, все, на сегодня педагогики хватит. Какие нотации, когда этот Чебурашка вцепился своими ручонками в колено и смотрит молча снизу вверх.

Что на него сегодня нашло? До сих пор я никогда не замечал в нем агрессии. Скорее, наоборот, Чебик испытывал ко всем существам невероятную любовь и понимание. А уж к животным – тем более. Почти всю крошечную жизнь Чеба зоопарк был непременным фоном существования. Как только окраины небосвода озарял рассвет, мы просыпались под рев бегемота Фунтика. Следом недовольно трубили разбуженные гиббоны и возмущенно тявкали лисы. После фырканья тройки носорогов, гиббоны разбивались на дуэты. Новый день приходил к нам с этой звериной симфонией.

Квартиру я снимал второпях, когда мы только переехали в Яругу, город совсем не знал. На карте мне показалось, что «Лимпопо» находится от дома на приличном расстоянии. Самое то для подрастающего младенца. Шаговая доступность к прекрасному парку с животными, но довольно далеко, чтобы его наличие не мешало будничной жизни.

Но оказалось, что парк отделяло от дома только центральное шоссе. Днем из-за проезжающих машин голоса его обитателей почти не были слышны, но вот когда город стихал… Мир первобытный, звериный вступал в свои права.

Сначала я боялся, что Чеб будет плохо спать из-за криков животных, и даже начал искать новые варианты аренды, но прошел месяц-другой, а сын проводил ночи, как ему и положено – в крепком младенческом сне.

Я как-то сразу получил работу над сайтом «Лимпопо», и Чеб не мыслил себя без этого зоопарка, который стал неотъемлемой частью нашей жизни. Он словно питался густой атмосферой зверинца – звуками, запахами, своеобразными ритмами. В какой-то момент я понял, что Чебик очень тонко чувствует незримые правила этого мира и умеет под него подстраиваться.

Например, он явно замедлялся рядом с хищниками. Его движения становились иными, более плавными, несмотря на младенческую неуклюжесть. Уже потом я прочитал где-то, что из-за близко посаженных глаз эти звери точно планируют расстояние до цели и начинают нервничать, когда кто-то быстро движется совсем рядом. А Чебик об этом, конечно, нигде не читал, просто знал и все.

Он словно ощущал, какие животные воспринимают окружающий мир через тончайшие вибрации, какие – видят даже в самой темной мгле, а какие – слышат тишайшие шорохи. Зоопарк раскрывал изначально существующий набор древних инструментов в моем сыне. Настроенных способностей, которыми обладают далеко не все люди.

И работники зоопарка Чеба любили. А Митрич – Дмитрий Павлович Литвинов, ветеринар – души в нем не чаял. Чебик всем отвечал взаимностью.

Это было очень странно. То, что случилось сегодня.

– Иди спать, – строго сказал я. – И не забудь почистить зубы. Завтра у меня срочная работа, проведешь день с бабАней.

На светлой мордашке Чеба отразилась целая буря сомнений. Он обожал бабАнины пирожки со смородиновым вареньем, но терпеть не мог ее вздохи и причитания.

– И не вздумай ночью ходить, – еще более сурово я наказал вслед Чебу. – Закрою фрамугу на щеколду.

Временно покорный сын затих в своей комнате. В доме воцарилась блаженная тишина, и оставалось только и в самом деле плотнее затворить окно. И – спать. Спать и видеть сны.

Но что-то беспокоило меня в этой долгожданной тишине. Секунду подумав, я понял: она просто БЫЛА. И в самом деле, дом и улицу вокруг него наполнила непривычная немота. Словно время раскорячилось в параличе, не в силах сдвинуться с места. Ни единого звука не доносилось со стороны зоопарка, и именно это казалось страннее всего. Обычно в фильмах или книгах, когда хотят обозначить приближение чего-то жуткого, показывают переполошившихся животных или взметнувшуюся стаю птиц. Но сейчас я вдруг понял: страшнее, когда они молчат. Почему?

Я отправился к окну. Захотелось посмотреть, что же такого странного происходит в мире, отчего зоопарк словно вымер: ни ухнет, ни угукнет, ни крякнет, ни рыкнет.

Но не тут-то было.

– Захарушка, привет!

Тави. Сидит на подоконнике с другой стороны полуоткрытого стекла, свесив изящную ножку. Эта чертова щиколотка! Ведь знаю же, все прекрасно знаю про Тави, но сердце начинает биться как сумасшедшее, стоит легкому кружевному подолу обнажить узкую босую ступню. Это было первое, что я увидел четыре года назад при судьбоносной встрече с летавицей.

Конечно, я и не подозревал, что прекрасная ножка, свесившаяся с ветки дерева, принадлежала вовсе не обычной девушке. Вообще до этого момента ни ухом, ни рылом про каких-то летавиц. Воздушных, неземных, прекрасных и такие… эгоистичных. Возьмите самую капризную и себялюбивую человеческую девушку, умножьте втрое ее несносную уверенность, что мир вращается вокруг нее, и получите половину сущности летавицы. Сейчас я уже смирился с ее особенностями, но когда пелена первого очарования спала…

Сколько раз проклинал тот момент, когда в мои руки упала легкая туфелька! Она сорвалась с ножки Тави за секунду до моего появления под тем злосчастным деревом, куда я отошел от места пикника по естественной надобности. Услышал шорох над головой, краем глаза уловил кружение чего-то, похожего на большую ольховую сережку, непроизвольно протянул ладонь и… Откуда мне было знать, что тот, кому в руки попала любая часть наряда летавицы, становится ее хозяином? Судьба моя, сделав крутой вираж, изменилась сразу и окончательно.

Как говорил один мой друг из столичной, прежней жизни: «Сначала мы жили счастливо, а потом долго».

– Сколько раз просил тебя заходить в дверь? – вместо приветствия проворчал я, борясь с желанием закрыть окно, сбросив ненавистно любимую летавицу с подоконника вниз. – Ты хочешь, чтобы все в округе узнали, что ко мне шастает нечто с крыльями и без моральных устоев?

Наш дом был старый, и публика в нем обитала приличная. Хотя бы в силу преклонного возраста, не располагающего к излишествам.

– Так никто не видит, темно, – беззаботно махнула рукой Тави.

Это был как раз тот редкий случай, когда я вознес благодарность управляющей компании, которая, несмотря на наши многочисленные жалобы, все никак не меняла перегоревшую лампочку в уличном фонаре. Я бы и сам прикрутил, но фонарь стилизовали «под старину», и в его замороченный плафон без специальных инструментов не доберешься.

– А лестницы я ненавижу, ты же знаешь. И еще у вас тут в подъезде воняет.

– Чем это воняет? – оскорбился я.

– Ой, всем, – Тави сморщила носик. – Кошками, кислой капустой. Старостью. Всем, что я терпеть не могу.

– С каких пор у тебя прорезалось такое острое обоняние? Я вот ничего не чувствую… Давай, уже туда или сюда. Мне нужно закрыть окно.

Тави легко крутанулась на подоконнике и в мгновение ока оказалась в комнате. Прошла по-хозяйски к креслу, забралась на него с ногами.

– У тебя есть натуральный сок?

– Только кофе и чай, – покачал я головой, плотно закрывая фрамугу. – Еще какао Чебика.

– Ладно, давай какао.

Кофе она терпеть не могла. Я протопал на кухню, секунду подумал: может, сварить Тави настоящий? Но тут же решил, что обойдется, сыпанул в кружку порошка, залил молоком и поставил в микроволновку. Через две минуты торжественно внес горячую порцию быстрорастворимого суррогата.

Тави уже стояла перед полкой, забитой мультифорами с презентациями моих проектов, разглядывала портрет Чеба, который я сделал месяца три назад. На нем Чебик держался за руки с гамадрилом Ираклием, большим краснопопым самцом с шикарной седой гривой. Они были почти одного роста, но Ираклий, который родился всего на полгода раньше Чебика, уже вошел в половозрелость и даже имел небольшой гарем.

У меня екнуло сердце: неужели Тави заинтересовалась сыном?

---