Изнутри Дмитров в некотором роде напоминал современную Москву, но не видом конечно, а круговым устройством. Здесь тоже имелись своего рода кольца. Первый круг (кольцо), который занимал весь центр города, назывался детинцем. Здесь жил правящий род, а также множество теремов, церквей и прочих богатых зданий, принадлежащих особо приближенным к княжескому роду. Центровое место занимал кремль, в котором и жила непосредственно правящая семья со всеми их служками, челядью и прочим. Кремль имел свою крепостную стену, и являлся в некотором роде крепостью внутри города.

Второй круг города составляли терема и дворы бояр, воинской знати, со всеми их подворьями, челядью, рабами и крестьянами.

Третий круг составляли дома крупных ремесленников и богатых купцов. В некоторых случаях власть имущие дозволяли селить сюда иноземные торговые посольства.

Четвёртый круг, он же крайний, или, как я бы его назвала, окраина, представлял собой самую большую и многочисленную по населению часть города. Здесь жили простые вои (солдаты), мелкие ремесленники, простые торговцы и их челядь.

Проезжая город, я не могла не отметить, как разительно отличалась жизнь окраин от тех районов, что были приближены к кремлю. Нищие деревянные дома постепенно сменялись богатыми купеческими дворами и подворьями, а те в свою очередь роскошными расписными теремами и палатами. И апогеем всему был кремль. Деревянный, с высокими стенами, он словно возвышался над всем городом, являя своё величие и олицетворяя силу правящего рода.

Очевидно, княжич ожидал увидеть больше эмоций на моём лице, в числе которых должно было быть и удивление, и восхищение, и возможно даже некое раболепие. Кем я была до того? Крестьянка чумазая, да сирота безродная, не челядь конечно, но почти. Холопка, одним словом. А теперь кем стала? Невеста княжича, жена будущего правителя!

Только вот лицо моё не выдавало подобных эмоций, хоть убей. Я лишь уныло окинула взглядом огромный терем кремля и подумала, что это не Москва-сити, и не красная площадь златоглавой, и уж точно не кремль прекрасного Нижнего Новгорода. Поэтому и выражение моего лица было весьма спокойным и сдержанным, особенно для чумазой необразованной селянки. Это-то и удивило молодого князя и его ближников. Хотя я отметила и красоту деревянной резьбы, и изящность росписи, и яркость цветных витражей в небольших деревянных оконцах. В целом кремль с его теремами и палатами производил впечатление весьма атмосферное и внушающее, но увы не для жительницы России двадцать первого века.

А в это время на красное крыльцо терема высыпало несколько десятков человек. Княжич спрыгнул с коня и, бросив поводья тут же подбежавшему конюху, аккуратно снял с меня с лошади.

Поклонившись в ноги высокому статному мужчине с темными волосами и аккуратной темной бородой, он произнёс:

– Благослови нас отец. Вот та, что так люба мне.

Толпа вокруг ахнула.

Мужчина смотрел серьёзно и с недоверием, оглядывая меня с явным неудовольствием. Хмуро смотрели и бояре, столпившиеся возле князя. И всё чаще до моего слуха доносились шепотки: безродная, чумазая, голь перекатная.

Княжич на обидные слова толпы никак не реагировал, он напряженно всматривался в суровое лицо отца, ожидая ответа.

– Ты обещал, отец, – тихо произнёс парень и теснее сжал мою руку.

Мужчина вздохнул и нехотя перекрестил нас с княжичем, произнося слова молитвы.

А дальше меня с двух сторон подхватили под руки две женщины и настойчиво повели в терем.

Палаты, комнаты, коридоры. Всё смешалось перед моими глазами. И только сейчас до меня начало доходить, что же я натворила. Жила я себе тихо-тихо в своем селе, никого не трогала. Да, бедно жила. Да, в тесноте и в вечной экономии. Но спокойно. Пусть и приходилось мне иногда сталкиваться и нечистью, и с нежитью, да и ещё с разными непонятными тварями, названия которых я не знала. Мне тут же вспомнилась та огненная тварь, что вселилась в несчастную Сонечку. Но там, среди всего этого, я была словно на своём месте. А здесь? Кем буду я здесь?

Видимо обо всём этом мне следовало подумать раньше, прежде чем кидать княжичу столь опрометчивые обещания. Вот как теперь быть-то? Шутки давно кончились. Пресветлый и вправду меня в жены взять хочет. И мне теперь с нелюбимым мужчиной свою жизнь проживать придётся.

– А чумазая-то какая? – услышала я чей-то вздох.

Из раздумий меня вывели две здоровенные тетки, которые буквально втащили меня в какое-то помещение, где на высоком стуле восседала уже не молодая, но весьма привлекательная женщина. Её расшитый золотом сарафан, дорогой покров на голове, стянутый золотым венцом, а также унизанные кольцами и перстнями пальцы явно указывали на то, что передо мной кто-то из власть имущих.

– Государыня, – поклонилась ей одна из моих конвоирш.

Темные глаза княгини, а очевидно это была именно она, недобро прищурились на меня. Женщина поднялась, приблизилась, а затем обошла меня по кругу, брезгливо оглядывая.

– Отмыть и переодеть, – бросила она повелительно, – Да кликните смотрительницу.

После этого она величаво выплыла из помещения, а ей на смену вошла необъятных размеров тетка в сопровождении нескольких молоденьких девушек.

Девчата тут же вытащили на середину комнаты деревянную лохань и принялись наполнять её теплой водой. Затем меня сноровисто раздели и две мои надзирательницы настойчиво подтолкнули к посудине, в которой и принялись меня намывать.

– А тоща-то кока! – выдала смотрительница, из чего я поняла, что я на её вкус оказалась слишком худа.

Я же на это лишь мысленно пожала плечами. Что выросло, то выросло. Уж извините.

– А волосы густы, – одобрительно поцокала она языком, наматывая на свою пухлую руку мою копну волос, а потом бесцеремонно залезла мне в рот, от чего я дернулась и недовольно фыркнула.

– Тааак, зубы белые, целые, все на месте, – изрекла горе-стоматолог.

– Глаза не косят, – а теперь ещё и горе-окулист.

– Кожа чистая, без ожогов и парши, – не унималась недо-дерматолог.

Пока меня бесцеремонно осматривали и вертели, словно куклу, ярость во мне медленно закипала.

– Ну-ка, девка, расставь ноги пошире. Надо досмотреть, не порченая ли ты.

Бабища деловито принялась закатывать рукава и, словно хирург, тщательно намывать в шайке свои ручищи. Намерения женщины были очевидны, и тут у меня не выдержали нервы.

– Прикоснётесь ко мне и умрёте, – тихо проговорила я, яростно глядя ей в глаза.

И сказано это было так, что все разом вдруг отшатнулись и замерли. Не знаю, что прочла на моём лице в тот момент эта самая смотрительница, но больше она ко мне не приближалась. Девушки тоже, как-то опасливо косились на меня.

– Одевайте, – разрешила я им. И четыре пары рук тут же кинулись обтирать меня льняными полотенцами, а затем натягивать сорочку, рубашку, несколько нижних юбок, а уж потом вышитый золотыми и серебряными нитями сарафан.

Усадив меня на резную скамеечку, две девушки принялись расчёсывать мои влажные волосы частыми гребнями, а остальные вдруг запели. И пели они такие заунывные песни, что мне захотелось волком завыть. Их репертуар перемежался с каким-то странным девичьим плачем, а песни были о нелегкой женской доле, о тоске девушек по подруженьке. В своих песнях они горевали о том, что не водить мне более с ними хороводы, не встречать в шумной девичьей компании солнышка на Ярилов день, не бегать на супрядки, и не коротать мне с ними теперь вечорки.

Хотя я и понимала, что весь этот спектакль – лишь дань традициям. Обычай такой. И не знала я этих девушек, и тем более не была им подругой. Все равно, их поведение меня немного обескуражило.

Продолжалось всё это долго. Очень долго. Я уже не знала, куда себя деть. Мне откровенно хотелось всех выгнать вон. И только я приготовилась это сделать, как в резную дверь громко постучали. А затем несколько девушек внесли в помещение пару сундучков и два подноса с яствами.

– Подарки и сладости от жениха! – восхищенно заахали девочки.

Я же равнодушно взирала, как две мои конвоирши принялись раскладывать содержимое ларцов. В одном из которых лежали пара сапожек тонкой выделки, маленькое зеркальце, баночка белил, склянка румян, резной украшенный самоцветами гребешок и несколько коробочек с украшениями.

Во втором ларце оказались изящные ножницы, коробочка с иголочками, булавочками и множество отрезов тончайшего шелка разных оттенков.

Девушки сноровисто раскладывали на столе сладости, засахаренные ягоды, миски с тягучим медом, тарелочки с крендельками и баранками, пряники, кувшины с охлажденным морсом и горячим сбитнем.

Поскольку ела я в последний раз более суток тому назад, то не удивительно, что при виде всего этого изобилия мой рот тут же наполнился слюной, а в животе заурчало. И только моя гордость и тренированная выдержка не позволили мне накинуться на еду, словно оголодавшая бродяжка. Напустив на себя отстраненный вид, я аккуратно отломила от вкусно-пахнущего каравая небольшой кусочек, мазнула по нему мягким чуть подтаявшим сливочным маслом и медленно с достоинством положила в рот, не торопясь пережёвывая.

Одна из девушек тут же пододвинула к столу резной стульчик, чтобы я смогла усесться, а вторая наполнила деревянный кубок сбитнем.

Я внимательно посмотрела на них. Надо бы запомнить этих двоих, так как не было на их лицах ни презрения, ни раздражения, а только забота и сочувствие. А вот другие смотрели с явным неудовольствием. И внешне эти двое как-то выделялись на фоне остальных. Более скромные наряды, отсутствие дорогих украшений и перстней, коих было в изобилие у других девушек. И смотрели те с высокомерием и даже плохо скрываемым превосходством. В их движениях читалась явная неохота мне прислуживать. Всем своим видом они показывали, что делают это по принуждению.

---