Читатель на кушетке

Гвидо Витиелло

Guido Vitiello

Il lettore sul lettino. Tic, manie e stravaganze di chi ama i libri

Все права защищены.

Любое использование материалов данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается

Печатается с разрешения Giulio Einaudi editore s.p.a.

All rights reserved

© 2021 Giulio Einaudi editore s.p.a., Torino

© М. А. Козлова, перевод, 2023

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2023

1
Как лечить чужой невроз при помощи самоанализа

С тебя пять центов^[1].

Люси Ван Пельт

Есть одно давнее высказывание (его, как правило, приписывают драматургу Джерому Лоуренсу, но я считаю, что его породил острый ум английского хирурга лорда Альфреда Уэбба-Джонсона), и звучит оно примерно следующим образом: «Человек с неврозом строит воздушные замки, человек с психозом живет в них, а психиатр взимает арендную плату». Эта фраза кратко резюмирует суть нашей книги: достаточно лишь заменить за́мки на книжные шкафы.

Кто-то воспримет ее слишком буквально и найдет некое мрачное соответствие между домашней библиотекой безумного книголюба и палатой с мягкими стенами в психиатрической лечебнице. Вспомните хотя бы Жана дез Эссента, парижского денди из романа Жориса-Карла Гюисманса «Наоборот»: этот персонаж велел обить стены и потолок своего обиталища сафьяном, чтобы жить не просто в доме, а как будто в огромной книге. Или синолога Питера Кина, главного героя книги Элиаса Канетти «Ослепление»: он облицовывает книгами стены, заставляет ими все от пола до потолка, даже закрывает ими окна наглухо, довольствуясь одним-единственным слабым источником света – дырами в потолке. Как можно заподозрить, ничем хорошим это не закончилось, чего и следовало ожидать, хотя бы исходя из оригинального названия романа – «Аутодафе», – а также ввиду одного весьма простого соображения: бумага, как правило, легко воспламеняется. Или же подумайте о Карлосе Брауэре, обезумевшем библиофиле из «Бумажного дома» Карлоса Марии Домингеса, который построил на затерянном пляже лачугу из книг, использовав их вместо кирпичей:

Он, должно быть, бродил там, пока возводилась стена, подавал томик Борхеса, чтобы закрыть нижний ряд под окном, Вальехо – около двери, сверху Кафка, а рядом Кант и «Прощай, оружие!» Хемингуэя в твердом переплете; а дальше Кортасар и всегда объемный Варгас Льоса; Валье Инклан с Аристотелем, Камю с Моросоли и Шекспир, отвратительно связанный с Марло цементным раствором; все, обреченные на возведение стены, на отбрасывание тени^[2].

Ну и что с того, скажете вы, это ведь всего лишь романы. Однако вы заблуждаетесь: в исторических документах прошлых столетий, особенно относящихся к XIX веку, описаны и куда более жуткие случаи помешательства. Один такой чудак, англичанин сэр Томас Филлипс, вбил себе в голову, будто он просто обязан обзавестись всеми доступными в то время книгами, а когда он умер, то в завещании запретил кому бы то ни было приводить в порядок его нечеловеческих размеров библиотеку. Его коллекция хранилась в отдельном здании в неоклассическом стиле, напоминавшем Парфенон. К тому же он особенно настаивал, что в это хранилище ни в коем случае не должен попасть его шурин, так как Филлипс подозревал оного в краже рукописей. Его соотечественнику, сэру Ричарду Геберу, пришлось купить целых восемь домов – четыре в Англии и еще четыре на континенте, – чтобы туда поместились все его книги, так как он покупал каждую из них в трех экземплярах: один он хранил на полке, второй читал, а третий мог одолжить друзьям. Наивысшая, исключительная степень библиомании даже подтолкнула отдельных людей к совершению преступлений – как правило, эти случаи со временем становятся подобием городских легенд. Например, клептомания, которой страдал один математик, граф с как будто нарочно выбранным для него именем Гульельмо Либри (что по-итальянски значит «книги»). Известен также случай серийного убийцы Йоханна Георга Тиниуса – протестантского священника, который отправил на тот свет двух богатых вдов, проломив им черепа молотком, только бы унять свою безумную тягу к литературе. И, конечно, нельзя не упомянуть о так называемых «пожирателях»: по крайней мере, тех из них, кто поедает конкретно бумагу. Думаю, у каждого из нас в школе был такой одноклассник. Так вот, один аристократ XVIII века по имени Эрнст Иоганн Бирон не оставил этого занятия, даже когда повзрослел.

В общем, все как в самых благопристойных семьях: в нашей родословной книголюбов тоже обязательно найдется какой-нибудь безумный дядюшка, чей портрет благоразумно прячут на чердаке. Эти случаи помешательства изучают психиатры, их каталогизируют криминологи и с нездоровым усердием расследуют те, кому по нраву всякие диковины. Но в этой книге речь пойдет не о них. Автор может разве что иногда указать на них пальцем, ведь они своего рода страшилка, призрак, которым пугают, желая предостеречь, донельзя преувеличенные примеры дурных привычек, проявления которых в жизни, как правило, выглядят куда менее вопиющими. В общем, мы будем говорить не столько о читателях, одержимых психозом, сколько о расстройствах, свойственных невротичному читателю, а он, в свою очередь, – не кто иной, как «обыкновенный читатель», собирательный образ которого еще сто лет назад набросала Вирджиния Вулф, и ее описание до сих пор звучит актуально.

Обыкновенного читателя, писала она в 1925 году, следует отличать от критика и ученого. Как правило, он не отличается прекрасным образованием и, если совсем честно, даже не особо умен. Он читает ради удовольствия, а не чтобы поделиться знаниями с другими или же оспорить, осудить чужое мнение. Поэтому он может позволить себе читать в спешке, поверхностно и не вдаваясь в детали. Он может как угодно выстраивать и ломать миры в своем воображении, но в процессе чтения «стремится по наитию, неведомо из какого сора, сам для себя создать нечто целостное»^[3] (вот они, те самые воздушные замки, которые возводит невротичный читатель). Этот портрет появляется на первых страницах известного сборника эссе Вирджинии Вулф, который носит то же название – «Обыкновенный читатель». Он играет роль своеобразной приветственной таблички при входе в храм: ее специально повесили там с дружественными намерениями, чтобы проходящие мимо люди или даже обычные зеваки не убоялись и не сбежали. Жаль лишь, что, если как следует присмотреться к этому обыкновенному, то есть самому распространенному, типу читателя, окажется, что он встречается не так часто, как казалось. Но чтобы заметить это, нам придется войти в храм чтения через боковую дверь.

Сделаем шаг назад и вернемся в начало эссе – там мы увидим, что свой дружелюбный и весьма льстивый портрет обыкновенного читателя писательница предварила посвящением, адресованным Литтону Стрейчи. Близкий друг Вирджинии Вулф, так же как и она, критик и литератор, он получил среди членов группы «Блумсбери» прозвище Великий Стрейчи. Это произошло не потому, что его как-то особенно любили, не с целью иронично поставить его в один ряд с Великим Гэтсби или Александром Македонским, а чтобы отличить его от Малого Стрейчи – его младшего брата Джеймса, психоаналитика и переводчика. Последний известен тем, что представил английскому читателю работы Зигмунда Фрейда, а сам в двадцатые годы был его пациентом. А вот и наша боковая дверь! Девятнадцатого марта 1930 года младший Стрейчи прочитал в лондонском отделении Британского психоаналитического общества доклад на тему «Некоторые проявления бессознательного при чтении». Первый удар по самолюбию обыкновенного читателя.

Стрейчи заметил за несколькими своими пациентами странные привычки, похожие на ритуалы. Например, один из них при чтении испытывал огромные затруднения и вел себя скованно: причиной тому были многочисленные запреты, которые он сам и придумал. Он всегда держал в руке карандаш и внизу каждой страницы ставил галочку – но только если был совершенно уверен, что полностью понял ее содержание. И это, прошу заметить, в те дни, когда он чувствовал себя хорошо. В обратном же случае он отмечал галочкой каждый абзац или каждую строчку. В самые тяжелые времена (или же когда книга казалась ему особенно важной) галочка появлялась после каждого слова. Стоит ли говорить, что читал он мало, зато карандашей извел немерено. Другого пациента Стрейчи, корректора по профессии – как мы увидим далее, это отдельный тип патологии, – постоянно преследовала мысль, что он пропустил какую-то чудовищную опечатку, из-за чего ему приходилось постоянно читать и перечитывать одно и то же место. Подобные случаи доказывают, что чисто теоретически обыкновенный читатель Вирджинии Вулф берется за книги for his own pleasure, то есть из удовольствия, но на самом деле это чувство временами совершенно ему недоступно.