Маронка

Элина Лисовская

«Маронка – так в южных землях Великомалья называют девушек знатного происхождения»

(из записок Аль-яри Орсы, великого мага и исследователя)

Лёгкий сумрак плавно перетекал в густые бархатные сумерки, предвещавшие тёплую южную ночь. Край неба переливался золотыми, розовыми, алыми цветами, с другой стороны уже показалась серебристая Первая Луна, а в темнеющей выси одна за другой вспыхивали яркие звёзды. Воздух был по-вечернему мягок, пахло травой, цветами, сухой землёй и, еле уловимо, горьковатым дымом.

Грузный вислоусый мужчина, сидевший на козлах крытой малмыги, принюхался и постучал кнутовищем по доскам, образующим перегородку между сиденьем возницы и просторным нутром повозки:

– Братие, кажись, впереди скоро гостильня покажется, либо ещё какой устоялый двор. Может, заедем, или нет?

Кожаная занавесь отодвинулась, и рядом с возницей появилась еще одна усатая голова:

– А далече?

– Кто ж его знает? Дымком потянуло.

Вторая голова принюхалась:

– Взаправду тянет. Я так мыслю, Пытусь, что ежели где добренько выпить да закусить можно, то с чего бы нам пропускать тое место?

Возница, именуемый Пытусем, одобрительно крякнул.

– А вы чего скажете, ясноваженные? – обратился второй куда-то в темноту малмыги.

– Ежели по здраву рассудить, дядько Гнатий, то надо бы поспешать, – отозвался чей-то голос. – Но, ежели рассуждать ещё здравее, то селение наше сквозь землю не провалится, да и маронка, пошли ей Вышнеединый благости всякой, поди, не помрёт, а коли судьба, так одно, вишь, не поспеем. А животина, ежели не покормить да роздыху ей не дать, копыта раскинет, тогда куда долее добираться будем. Опять же, марону убыток: держи ответ потом.

– Янчусь дело плетёт. Да и нам марон не велел в ущерб здоровью своему голодными сломя голову нестись по кромешной тьме, – ещё один мужик, высунувшись рядом с Гнатием, обвёл рукой степь, по которой неторопливо тащилась малмыга, запряженная парой крупных упитанных рогачей.

– Братие, – послышался еще один молодой, почти жалобный мужской голос, – может, всё ж отпустите меня обратно в Ученище? От меня ж марону в деле его пользы не более, чем от козлеца наливки.

Внутри малмыги раздались смешки, но Гнатий строго проговорил:

– Ты, штударь, изучаешь Слово Вышнеединого, в котором он свои наставления запечатлел, так? – судя по голосу, говоривший был горд вычурностью фразы. – Так, – не дожидаясь ответа, со значением продолжал Гнатий. – Значит, в тебе есть нужда. Марон мож совета твоего просить хочет, и наше дело – его повеление выполнить и тебя доставить. А уж отпускать или нет – на то лишь его воля.

– Да откуда же он обо мне прознал? Делами я не славен, в селении вашем не бывал, учение ещё долго не закончу…

– Про то нам не ведомо. Так что попусту себя не беспокой, ясноваженный Тума.

На том разговор закончился, и путь продолжился в тишине, прерываемой лишь глотками сливяной настойки да довольным причмокиванием, пока не показался крепкий частокол, окружавший придорожное заведение. Путники оживились: уже отчётливо чувствовался запах дыма, жареного мяса и лука – всё это вместе сулило неплохое времяпровождение, а с горечавкой – так и вовсе приятное.

Заскрипели отворяемые ворота, и малмыга въехала на просторный, почти пустой двор. Почти – потому что под навесом уже стояла чья-то повозка, небольшая, красиво отделанная, а из конюшни доносилось лошадиное фырканье.

Выбравшиеся из малмыги мужчины столпились возле повозки.

– Экая важная работа! – проговорил один.

– Я так мыслю, злотенков двести стоить будет…

– «Двести»! Дурень ты, Лабусь. Четыреста, а то и более.

– А по узору не то, чтобы наша… Диду Свербысь, что думаешь?

– А что думать? – хмыкнул приземистый белоголовый старик. – Вон, узор видите, колосками окружённый? С Дальнеюжья повозка.

– Ого… Это кто ж пожаловал к вам из столь отдалённых мест? – поинтересовался Пытусь у работника, который ловко распрягал рогачей.

– Так маронка одна. Красавица, аж глаза слепнут, – вздохнул парень. – А конь у неё какой! За того коня пару имений со всем и всеми купить можно.

– Да будет врать-то!

– Э-э-э, ясноваженный Тума! Там ворота, а вход в гостильню вон где, – Гнатий крепко взял за плечо щуплого парня в скромной серой рубахе. – А ты, малой, – обратился он к работнику, – ворота-то покрепче замкни. И ключ никому не давай. Особенно вот ему, – он указал на оробевшего Туму. – А то штударь наш всё потеряться норовит.

С этими словами Гнатий и его вынужденный спутник направились к высокому крыльцу. Следом потянулись и остальные.

Внутри гостильня ничем не отличалась от множества таких же заведений, стоящих на более-менее прибыльных местах. Та же стойка с полками за ней, уставленными неизменными глиняными сосудами с горечавкой и прочими настойками; дверь в кухню, откуда летели ароматные запахи жареного мяса, густого супа с сальцом, от коего в янтарной жидкости плавают жирные пятна, и прочих кушаний; те же расшитые полотна рукотканцев, вязанки лука и букетики колосьев. Разве что почище выскоблены полы да намыты столы.

За одним таким столом в самом дальнем углу сидела одинокая девушка, судя по всему, ожидавшая, когда с кухни принесут ужин. Она бросила взгляд на вошедших и опустила глаза. Парень, которого звали Лабусем, крякнул, пробормотал что-то вроде «Эка краса пропадает, сейчас сторгуемся» и нетвёрдой походкой направился к незнакомке.

– Вечер добренький, – начал он, останавливаясь перед ней и снимая шапку. Девушка не ответила: глянула холодно и отвернулась.

– Я к чему веду, – не смутившись подобным приёмом, продолжил Лабусь, которому несколько глотков сливянки на пустой желудок придали изрядной смелости. – Пошто одной сидеть, в тоске время проводить? Да и ночью развлечь-оберечь некому. Одинокая девка – что кобылка без всадника: обидеть кто может или волчище задрать…

Девушка подняла голову. Красиво очерченные губы насмешливо искривились.

– Я хоть кобылка и неподкованная, а так лягну, что ты, щен визгливый, зубы по всей степи собирать будешь, – негромко ответила она.

Парень вспыхнул, словно стёгнутый по лицу крапивой. И тут же тяжёлая рука огрела его по затылку, дёрнула назад. Пытусь торопливо зашептал ему на ухо, поглядывая то на строгие, но дорогие одежды девушки, то на перстень на её пальце. Гнатий и прочие тем временем поснимали шапки и как один залопотали:

– Не держи зла на дурня нашего, светлая маронка!

– Его мати в детстве поленом пришибла, с той поры и несёт невесть что…

– Опять же, понять его можно: я вот красавиц всяких видал, но, ежели с тобой сравнивать, то ты ножки помыть изволила, а оне той водой лица умыли. Красота твоя и у старого ум отшибёт, что про молодого говорить!

– Не гневайся, ясная маронка! А мы ему ухи-то пообдираем…

Сердитое лицо девушки начало понемногу смягчаться.

– Будет вам, ясноваженные, – бархатным голосом произнесла она. – Нешто за одного недоумка добрым людям жизнь портить буду? – и, не слушая благодарностей, посмотрела на старика, улыбнулась ласково: – А льстить, диду, не нужно. Лучше сидайте, люди добрые, поговорим.

С облегчением выдохнув, мужчины торопливо уселись на лавку.

– Откуда, светлая маронка, да куда путь ведёшь, не во гнев будь спрошена?

– До житины святых людей, в честь чудесника Реколы названной, еду. Обет дала, что за оставленное мне наследство путь одна проделаю и дары богатые отвезу. Еду с Дальнеюжья, из имения Золотополье, что досталось мне после ухода к Вышнеединому Мокича и Ялины, – голос девушки оборвался. Старик Свербысь придвинулся ближе, глядя сочувственно и внимательно:

– Ох, горе-то… Так ты, стало быть, их донька?

Она покачала головой:

– Нет, диду, они дитёв не завели, не сподобил Вышнеединый. Но нередко бывали у родителей моих приёмных в Щедрицах и завсегда меня баловали. И вот недавно принёс нам служитель с управы по наследованным делам грамоту за печатями. Они, благодеятели, почти всё мне отписали, – маронка вынула тонкотканый платочек, уткнулась в него. Мужчины сочувственно молчали, только переглядывались и вздыхали.

– Так ты не Олестя ли?

– Оксюта, – поправила она.

– Ох, прости старого, попутал. Память уже не та, что прежде.

Девушка едва приметно улыбнулась и лукаво посмотрела на старика:

– Скажи, диду, а не Свербысь Гусище ли ты, Лапотным прозванный, из людей вышечтимого марона Крытеня?

– Он и есть, – отозвался старик, широко улыбаясь. Взгляд его из прищуренного стал дружеским, тёплым. Прочие тоже оживились и закивали.

– Так у меня ж для тебя есть кое-что, благодеятелями моими оставленное, как другу староверному, – всплеснула руками Оксюта, поднимаясь с лавки. – Погоди, сейчас обернусь, – и выскользнула за дверь.

– Это кто ж такая, дидусь? – осторожно поинтересовался тот, кого называли Тума.

---