Перед восходом солнца

Герхарт Гауптман

Gerhart Hauptmann

Vor Sonnenaufgang. Die versunkene Glocke

© Г. Снимщикова, перевод на русский язык, наследники, 2023

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

Перед восходом солнца
Социальная драма в пяти действиях

Действующие лица

Краузе – владелец хутора.

Фрау Краузе – его вторая жена.

Елена и Марта – дочери Краузе от первого брака.

Гофман – инженер, муж Марты.

Вильгельм Кааль – племянник фрау Краузе.

Фрау Шпиллер – приживалка фрау Краузе.

Альфред Лот.

Доктор Шиммельпфенниг.

Бейбст – работник в имении Краузе.

Густа, Лиза и Мария – служанки в имении Краузе.

Баэр – по прозвищу Гопля-Баэр.

Эдуард – слуга Гофмана.

Миля – горничная фрау Краузе.

Жена возчика.

Голиш – по прозвищу Гош, подпасок.

Посыльный.

Действие первое

Комната с низким потолком. На полу дорогие ковры. Обстановка новомодная, но на крестьянский лад. Картина, висящая на стене, изображает повозку с четверкой лошадей, управляемых возницей в синей блузе.

Миля, крепко сложенная крестьянская девка, с несколько туповатым выражением красного лица, открывает среднюю дверь и впускает Альфреда Лота. Лот – широкоплечий, коренастый человек среднего роста с решительными, но несколько неуклюжими движениями. Белокурый, глаза голубые, усики – белесые, жидкие. Его худое лицо выражает ровное, спокойное состояние духа. Одет аккуратно, хотя и немного старомодно. На нем летнее пальто, через плечо сумка, в руках палка.

Миля. Входите, пожалуйста! Сейчас я позову господина инженера. Не угодно ли присесть?

Рывком открывается стеклянная дверь. Деревенская баба с багровым от ярости лицом врывается в комнату. Она одета немногим лучше прачки. Голые красные руки, синяя ситцевая юбка с корсажем, красный в крапинку шейный платок. Ей немного за сорок, у нее злое, чувственное, грубое лицо, относительно хорошо сохранившаяся фигура.

Фрау Краузе (кричит). Эй, девки!.. Ну так и есть!.. Одно горе с этим бабьем!.. Пшел отсюда! Мы не подаем!.. (Обращается то к Миле, то к Лоту.) У кого есть руки, тот может работать. Пшел прочь! Нет у нас ничего!

Лот. Позвольте, хозяйка… вы ведь… я… моя фамилия Лот, я… хотел бы… у меня ни малейшего намере…

Миля. Они желают говорить с господином инженером.

Фрау Краузе. Знаю-знаю, хочет выклянчить у зятя… А у того у самого ничего нет, все здесь наше, не его!

Открывается дверь справа.

Гофман (высовывает голову). Мамаша! Я попросил бы… (Выходит, идет к Лоту.) Что вам угод… Альфред! Это ты, дружище? Боже праведный, ты?! Вот это… Вот это ты здорово придумал!

Гофману года тридцать три. Он высокого роста, стройный, худощавый, одевается по последней моде, чисто выбрит и изящно причесан, на пальцах дорогие кольца, в манишке булавка с бриллиантом, на часовой цепочке брелоки. Волосы и усы у него черные и выхоленные. Черты лица острые, как у птицы, выражение неопределенное, глаза черные, живые, по временам беспокойные.

Лот. Я, собственно говоря, совсем случайно…

Гофман (взволнованно). Очень, очень приятно… Но прежде всего разденься! (Пытается снять с него сумку.) Такой приятный сюрприз… (Взяв у Лота шляпу и палку, кладет их на стул возле двери.) Лучше не придумать. (Возвращаясь.) Лучше прямо ничего не придумать…

Лот (снимая с себя сумку). Я, собственно говоря… Я совершенно случайно завернул… (Кладет сумку на стол, стоящий на переднем плане.)

Гофман. Садись, пожалуйста! Ты, верно, устал. Садись, прошу тебя!.. Ты помнишь? Когда ты меня навещал, у тебя всегда была привычка бросаться на диван так, чтоб пружины трещали… Иногда они даже лопались. А ну-ка, покажи, как ты это делаешь!

Фрау Краузе смотрит на них с изумлением и затем уходит. Лот усаживается в одно из кресел, стоящих вокруг стола на переднем плане.

Выпьешь чего-нибудь? Говори, чего тебе?! Пива? Вина? Коньяку? Кофе? Чаю? В этом доме есть все.

Из зимнего сада, читая, входит Елена. Ее высокая, несколько плотная фигура, белокурые, необыкновенно пышные волосы, выражение лица, модная одежда, движения, да и весь ее облик – не могут скрыть ее крестьянского происхождения.

Елена. Послушай, зять, не мог бы ты… (Замечает Лота и быстро отступает.) Ах, простите, пожалуйста! (Уходит.)

Гофман. Останься, останься же!

Лот. Это твоя жена?

Гофман. Нет, сестра жены. Разве ты не расслышал, как она меня величала?

Лот. Нет.

Гофман. Хороша! Верно?… Но скажи все же, чего тебе: кофе, чаю, грогу?

Лот. Спасибо, спасибо за все.

Гофман (предлагает сигары). Но от сигары ты не откажешься? Как, тоже не хочешь?

Лот. Спасибо, нет.

Гофман. Завидная нетребовательность! (Закуривая сигару.) Это пе… пепел, то есть этот табак… Ах, черт, я хотел оказать – дым… этот дым тебя не беспокоит?

Лот. Нет.

Гофман. Если бы у меня не было хоть этого… ах, боже, этой искорки жизни!.. Но, сделай милость, расскажи что-нибудь… Целых десять лет… Ты, впрочем, очень мало изменился… Десять лет – чертовски большой кусок времени… А что поделывает, как его, Шну… Шнурц, кажется, так мы его звали? А Фипс… и вся наша тогдашняя веселая банда? Сохранил ли ты хоть кого-нибудь из них в поле зрения?

Лот. А разве ты ничего не знаешь?

Гофман. Чего?

Лот. Да что он застрелился.

Гофман. Кто? Кто еще застрелился?

Лот. Фипс! Фридрих Гильдебрандт.

Гофман. С чего бы это?

Лот. Да, он застрелился!.. В Грюневальде, в очень красивом месте на берегу Гафельзее. Я был там, оттуда видно Шпандау.

Гофман. Гм!.. Вот уж не ожидал бы от него такого, он ведь никогда не был героем.

Лот. Поэтому он и застрелился… Он был совестливым, очень совестливым человеком.

Гофман. Совесть? При чем здесь она?

Лот. Именно она… Не будь ее, он бы не застрелился.

Гофман. Я не совсем понимаю.

Лот. Ты, верно, еще помнишь, какого цвета были его политические убеждения?

Гофман. По-моему, зеленого.

Лот. Конечно, ты можешь считать их незрелыми. Но в одном ты ему не откажешь, – он был талантливым малым… Пять лет работал штукатуром, затем еще пять голодал, так сказать, на свой страх и риск и при этом лепил маленькие статуэтки.

Гофман. Ужасные вещи. Я хочу, чтобы искусство веселило меня… Не-ет! Искусство такого сорта мне не по вкусу.

Лот. Мне оно тоже было не по вкусу, но он стоял на своем. Прошлой весной был объявлен конкурс на памятник. Надо было увековечить какого-то сиятельного князька. Фипс принял в нем участие и получил премию. Вскоре он и застрелился.

Гофман. При чем же тут совесть, мне что-то неясно… Я могу назвать это только блажью… червоточиной… сплином… чем-то таким.

Лот. Да, именно таково и всеобщее мнение.

Гофман. Мне очень жаль, но я не могу не присоединиться к нему.

Лот. Ему теперь совершенно безразлично, что…

Гофман. Ах, оставим это. Мне его так же жалко, как и тебе, но… ведь он уже все равно мертв, этот славный парень… Расскажи мне лучше о себе, что ты делал, как тебе жилось?

Лот. Со мной все было так, как я того и ожидал… Разве ты ничего обо мне не слышал?… Не читал в газетах?

Гофман (несколько смущенный). Нет, ничего.

Лот. Ты ничего не знаешь о лейпцигской истории?

Гофман. Ах, об этом!.. Да!.. Я хочу сказать… ничего точного.

Лот. Так вот дело обстояло так…

Гофман (берет Лота под руку). Слушай, прежде чем ты начнешь… Ты в самом деле не хочешь ничего выпить?

Лот. Может быть, позднее.

Гофман. А рюмочку коньяку?

Лот. Ну, нет. Уж этого ни в коем случае.

Гофман. А я пропущу рюмочку… Нет ничего лучше для желудка. (Достает из буфета бутылку и две рюмки и ставит их на стол перед Лотом.) Рекомендую, Grand Champagne, лучший сорт… Может, отведаешь?…

Лот. Благодарю.

Гофман (залпом выпивает рюмку). Э-эх!.. Ну, а теперь я весь внимание.

Лот. Одним словом… влетел я тогда здорово.

Гофман. Кажется, на два года?!

Лот. Именно! Но ты, видно, все знаешь. Я получил два года тюрьмы, а потом меня еще выгнали и из университета. Мне тогда исполнился двадцать один год… Ну, что же, за эти два года тюрьмы я написал свою первую книгу по вопросам народного хозяйства. Не скажу, что мне доставило большое удовольствие сидеть за решеткой, врать не буду.

Гофман. Ну как мы могли быть такими! Просто удивительно! Надо же всерьез вбить себе такое в голову. Все это было чистейшее ребячество, ты понимаешь меня!.. Переселиться в Америку нам, дюжине желторотых! Нам основать образцовое государство! Восхитительный спектакль!

Лот. Ребячество?! Как тебе сказать!.. В некотором отношении это было действительно ребячеством! Мы не подготовились ко всем трудностям такого дела.

---