В дверь позвонили – высоко и противно вскрикнула писклявая «птичка». В груди мазнуло дурным предчувствием, но я затолкала его подальше. Это же реальность. Здесь чудовища не прячутся на лестничной клетке.

Я тихо подошла к двери и, приподнявшись на цыпочки, заглянула в глазок. В коридоре стоял высокий и ужасно худой мужчина. Издалека его можно было бы принять за узника концлагеря. Лестер был не похож сам на себя: некогда роскошную шевелюру сменили редкие седые волосы, у глаз залегли глубокие морщины, а помятый льняной костюм, больше похожий на пижаму, балахоном висел на тощем теле. Но это был он.

Секунду помедлив, я открыла.

– Что ты тут делаешь?

– И тебе привет, Вера. – Лестер погладил воздух у моего лица.

Ногти у него были узкие, пальцы походили на птичьи когти. Взгляд не отрывался от точки где-то посередине моего лба. Я вспомнила: в своей реальной ипостаси Лестер был слеп.

За спиной снова мяукнул Наум, вальяжно приблизился к Лестеру и понюхал носки его остроконечных туфель. Интересно, поймет ли животное, что Лестера… как бы это сказать… не существует.

– Откуда ты? – спросила я.

Он пожал угловатыми плечами.

– Оттуда же, откуда и ты. – Голос его был немного сиплый, с вкрадчивыми нотками.

Я отступила вглубь квартиры. Пригласить его? Вряд ли он просто испарится, раз пришел. Лестер никогда не появлялся просто так и никогда не приносил хороших вестей.

Тут дверь квартиры напротив распахнулась, и в коридор вылетела растрепанная конопатая девочка.

– Саня не пойдет гулять! – завопила она. – Он не съел кашу! Я сама видела. Ой!.. – Она с разбега врезалась в Лестера. Я уловила знакомое выражение на его лице – смесь надменности и отвращения.

За девочкой появился такой же растрепанный мальчик. Кроме памперсов и домашних тапочек на нем ничего не было.

– Вс´о она в´от! – пискнул он. – Ой, киса!

Наум, предупредительно мявкнув, юркнул в комнату. Мне захотелось последовать его примеру.

– А вы здесь жив´оте, да? – Ребенок обошел Лестера и просунул голову в коридор. – А киса выйдет?

Мальчик потерся об косяк нечесаной шевелюрой, и памперс с едким запахом почти коснулся моей ноги. Девочка отпихнула брата и попыталась сама заглянуть в коридор.

– Эй, ты че пи´аешься?

– Я старше!

– А я си´нее!

– А я все маме расскажу!

По сравнению с этими детьми Наум был сущим ангелом.

– Дети! – начала я. Кажется, никто так не обращается к детям, кроме учителей из старых советских книг, которые я читала в детстве. – Киса уже старенькая, она не хочет…

– Кис-кис-кис! – засюсюкала девочка и протянула собранные в горсть пальцы.

Да господи, это же не утка. Я заслонила ей проход.

– Киса устала и хочет спать.

– Хочу кису! – Мальчик несильно стукнул по наличнику и выставил ножку на порог.

Я с надеждой взглянула на дверь напротив, обитую дерматином. Вдруг мама все-таки позовет их? Или няня. Или бабушка. Но тишину коридора нарушало только упрямое «кис-кис-кис». Лестер застыл, как мумия, а Наум наверняка уже прорыл ход в Нарнию. Похоже, помощи ждать было неоткуда.

Я обещала себе этого не делать. Сегодня утром обещала. Не воображать деньги на раскрытой ладони. Не придумывать липовый аттестат. Не верить, что парень со старой фотографии ожил. После той истории три года назад у меня осталась только половина души, и это ощущалось так, будто в груди зияла дыра размером с елочный шар.

Ненавижу детей.

Я глубоко вздохнула и перевела взгляд в черноту уходящего вдаль коридора. В тот же момент с лестницы потянуло холодом. Повинуясь моей воле, по краю выцветшей дорожки поползли белесые щупальца, похожие на ядовитый плющ. Вот они слепо ткнулись в стоптанные домашние тапочки, вот обвились вокруг пухлых ножек, покрытых ссадинами от постоянных падений…

Лестер беззвучно захихикал, и я отвлеклась. Видение растаяло, оставив одной мне слышимый хруст в ушах и ощущение отколовшегося осколка в груди.

– Я смотрю, ничего не меняется, а, моя радость? – Он расплылся в довольной улыбке.

– Не называй меня так.

– Я уж и забыл, какая ты кровожадная.

– А можно… – заныл мальчик, пытаясь протиснуться в коридор.

– Нет.

Я схватила Лестера за локоть и потянула за собой в квартиру. Дети сунулись было следом, но я быстро захлопнула дверь. Из коридора послышался рев.

– Вижу, Эдгар научил тебя только хорошему, – как можно более благожелательно заметил Лестер.

Я одернула домашнее платье.

– Я сама его всему научила. Располагайся.

Вера, 11 лет

Стоило мне научиться писать, как я начала выводить в тетрадях, что живу в сказочном замке, а вокруг парят гигантские драконы. Или что мимо моего окна только что пролетел волшебник в прозрачной синей мантии и помахал мне рукой. Иногда я воображала, что кто-то с тихим голосом и улыбкой, которую не видно из-за темноты, сидит у моей постели и долго и вдумчиво со мной беседует.

Лучше всего придумывалось на кладбищах. Когда родители начали отпускать меня одну, первым делом я отправилась именно туда. Мне нравилось гулять вдоль могил, читать имена, фамилии, мемориальные надписи. Нравилось представлять себе, кем был человек, от которого остались только имя да даты на надгробном памятнике. Чем он жил, на что надеялся, кем приходились ему те, кто оставили надпись? Где они сейчас? Может, и сами тлеют в земле?

У меня не было тяжелого детства, жестоких родителей и моральных травм. Меня никто не обижал, моя жизнь не делилась на до и после. Я просто слишком много чувствовала – от себя, от других людей, от реальности, что царапала душу, как наждачка. Подушкой между реальностью и собой я научилась использовать собственные фантазии. Поначалу, чтобы вообразить что-то, мне нужно было описать это, вывести ручкой на бумаге. Потом я научилась обходиться одним воображением. Хотя и оно имело свою цену.

Мне было одиннадцать, когда я поняла, что могу оживить придуманное не только для себя, но и для других. В кинотеатре тогда крутили «Звонок». Классная решила, что фильм вполне молодежный, и организовала нам совместный поход. Страшно не было: весь фильм параллельно с криками героев в зале слышались хруст попкорна и нервные смешки. После киносеанса мы вместе с подругами отправились к водохранилищу неподалеку. Дело было летом, мы валялись на траве у самой воды и поглощали мороженое, пытаясь успеть съесть его раньше, чем оно потечет по запястьям. Я смотрела на зеленоватую гладь и лениво размышляла – что, если оттуда прямо сейчас покажется мертвенно-белая рука с облезлыми ногтями?

В это мгновение что-то внутри меня словно хрустнуло. Как будто от песочного печенья отломился крошечный, едва заметный кусочек. Я не успела подумать, что́ это – над водой медленно появилась черноволосая голова. Покатый лоб белел на фоне мутной жижи, брови угрожающе хмурились, а худые пальцы тянулись ко мне. Кто-то закричал: «Беги!», но я не могла двинуться с места.

Тогда и появился Лестер. Он вальяжно шагал по траве, шаркая золочеными туфлями на каблуках и поигрывая тростью с сапфировым набалдашником. Серебристый камзол блестел на солнце, за плечами развевалась копна белоснежных волос. Он остановился у кромки воды, снисходительно посмотрел на утопленницу и тростью отпихнул тянущуюся к нему руку.

– Какая гадость!

– Что мне делать? – пропищала я.

– Откуда я знаю, что тебе делать. Сама придумала, сама разбирайся, – высокомерно ответил он, скривив тонкие губы.

– Но я не знаю как!

Лестер откинул назад свои роскошные волосы и с изяществом, которому позавидовала бы голливудская звезда, пожал плечами. Утопленница снова потянулась к нему, норовя ухватить за щиколотку.

– Фу! – брезгливо шикнул он, как шикают на назойливую собаку.

Лестер отошел на достаточное расстояние и замер. Я оглянулась на девочек и с удивлением обнаружила, что те застыли – кажется, даже перестали дышать. Словно кто-то поставил мир на паузу.

– Смотри на воду, Вера, – со вздохом подсказал Лестер. – Она должна вновь стать прозрачной. Просто представь это.

Когда мне удалось поверить, что никакой утопленницы в воде нет, что-то снова хрустнуло в груди. Еще один крошечный кусочек откололся от печенья.

Лишь несколько лет спустя я поняла, что печеньем была моя душа.

Окно за моей спиной было распахнуто настежь, пахло надвигающейся грозой. Дождь должен был пойти совсем скоро. Я усадила Лестера на кушетку, села на единственный на кухне стул и приготовилась слушать.

Он неуверенно пошарил пальцами по столешнице, наткнулся на мою чашку, сделал большой глоток и тут же зашелся кашлем.

– Кипяток, – сообщила я без тени сочувствия.

Отгородившись стопкой исписанных листов, я украдкой за ним наблюдала. Лестер и вправду напоминал недавно освободившегося узника концлагеря. А может, я просто перечитала книг, которые нашлись в этой богом забытой квартирке, – сплошь воспоминания фронтовиков и блокадников. Но Лестера и правда непривычно было видеть таким немощным. Я бы спросила, что такого произошло за три года и почему он из сияющего принца превратился в оборванца, но опыт подсказывал: чем больше расспрашиваешь, тем больше таинственности он напустит. Лучше подождать, пока сам расскажет.

---