KNIGID.RU Я говорю новичку, как меня зовут, а он в свою очередь представляется Раймоном. В глубине души он не более странный, чем я, и столь же неуместный, как полуэльф в школьном классе. Я объясняю ему, где находится раздевалка для мальчиков, и выхожу в коридор, вливаясь в растекающийся по школе поток людей с рюкзаками и папками. Я стараюсь быть похожей на них, но сложно оставаться незаметной, если твои уши отрастают всякий раз, когда ты теряешь контроль. Лиам говорит, что всем плевать и что есть девочки с разноцветными волосами, учителя, которые приезжают на велосипедах и катаются по коридорам в смешных шлемах, и даже сумасшедший старшеклассник, который затачивает зубы, чтобы быть похожим на вампира. В такой школе, как эта, никто не обратит внимание на заострённые уши, которые немного больше обычного. Но для него всё всегда было легко.
Мы родились с разницей в десять минут, и это наложило отпечаток на всю нашу жизнь. Глупый врач, жаждущий попасть на последние страницы газет и дать интервью в какой-то третьесортной программе на местном телевидении, решил, что полуночные куранты и виноград, который некоторые медсёстры тайком ели, пока наша мать угасала в родильном зале, означают, что мы принадлежим к разным годам, к разным курсам на всю жизнь. У бабушки до сих пор хранится газетная вырезка: «Десять минут или год жизни?» – таков был заголовок статьи, в которой рассказывалось, насколько необычным был наш случай. И конечно, она была проиллюстрирована фотографией того придурка в зелёном халате и маске, который навсегда превратил меня в младшую сестру, коротышку, как называет меня Лиам.
Некоторые люди даже не знают об этом, потому что он на фут выше меня, и мы не похожи друг на друга, по крайней мере, не в том, что видно окружающим. Мои волосы вьются от влажности, а его – гладкие, как шёлковая вуаль из сказок «Тысячи и одной ночи». Его глаза, голубые и большие, покоряют всех девушек, в то время как на мои, гораздо меньше и тёмные, как у испуганного оленёнка, никто никогда не обращал внимания. Так он иногда называет меня: мой испуганный оленёнок. Но только он может называть меня так, и если кому-то приходит в голову придираться ко мне, высмеивать мои пиджаки на три размера больше, мою неуклюжесть на уроках физкультуры или мою рассеянность, он набрасывается, как ягуар. Иногда я думаю, кто бы защищал нас, если бы я родилась раньше. Отец сдался много лет назад, а бабушка такая старая…
Лиам ждёт меня на выходе, чтобы идти домой вместе. По моему лицу он быстро понимает, что произошло. Какое счастье, что мне не нужно ему объяснять! Я просто приоткрываю ему дверь в своё сознание, позволяя заглянуть к себе в голову. Мы привыкли говорить вслух, чтобы никто не заметил, что нам это не нужно. И сейчас он спрашивает меня об уроках и об утреннем тесте по химии, а я рассказываю ему о чечевичном пюре, которое бабушка, должно быть, приготовила для нас, потому что это последний четверг месяца, а традиции есть традиции, даже если никто не знает, когда они родились и почему. Но попутно мы ведём другой диалог, он мысленно утешает меня, говорит, что всё будет хорошо, и проецирует в моей голове нелепые образы своих одноклассников, дырку в носке учителя философии, который скидывает свои ботинки в классе, когда думает, что его никто не видит, а я отвечаю идиотской улыбкой новенького, который по ошибке зашёл в раздевалку для девочек.
Обратный путь для меня всегда короткий. Мы обходим лес стороной, потому что бабуля Лупе не любит, когда мы в него заходим. Она предпочитает, чтобы мы шли по улицам, хотя это занимает у нас в два раза больше времени. Она редко запрещает нам что-то делать, поэтому мы слушаемся. Когда отец оставил нас на нижней ступеньке крыльца и попрощался с нами из машины, она стала нашей единственной семьёй.
Когда мы доходим до последнего поворота перед домом, мы бросаемся бегом по подъездной дорожке, смеясь и толкаясь, и Лиам в итоге побеждает. Иногда он позволяет мне победить, но сегодня он знает, что я не нуждаюсь в сочувствии, и на последних метрах набирает темп, перепрыгивает по две ступеньки зараз и без труда первым оказывается у двери. Она заперта, так что нам приходится подождать. Когда бабуля наконец-то появляется на пороге, её лицо не предвещает ничего хорошего. И хотя я не могу говорить с ней без слов, я знаю, что что-то случилось. Через несколько секунд я понимаю, в чём дело: стоя у камина, нас ждёт высокий худой юноша в длинном пальто разных оттенков зелёного, слишком тёплом, чтобы оставаться в нём в помещении. Он стоит к нам спиной, но я вижу его большие заострённые уши, проглядывающие сквозь волосы. Он оборачивается.
– Дорогие племянник и племянница, – говорит он, натягивая преувеличенную улыбку, – рад познакомиться с вами.
Глава 2
Карта и красный маркер
Его пальто почти касается пола, и он стоит так близко к камину, что рискует вспыхнуть. Бабуля смотрит на нас, ничего не говоря, и я без слов спрашиваю Лиама, что происходит. «Он сказал “племянники”», – отвечает он. Я не могу поверить, что этот незнакомец действительно наш дядя. Мы очень мало знаем о маминой семье. Только то, что они эльфы. На самом деле мы никогда не видели никого из них раньше, за исключением фотографий, которые бабуля хранит с тех пор, когда мама была жива. Она говорит, что мы с ней похожи, но я могу только мечтать выглядеть как та красивая женщина, всегда улыбающаяся на камеру. Она выглядит такой счастливой. Лиам унаследовал её рыжие волосы, а я – её маленькие глаза. Но этот остроносый юноша совсем не похож на нас. Может, это ошибка, может, он перепутал племянников или он даже не эльф. Может быть, его уши – просто маскировка. А возможно, всего лишь возможно, он проделал долгий путь, чтобы встретиться с нами, и теперь греется у нашего камина.
Когда папа ушёл, бабуля приняла нас как своих детей, но она и знать ничего не желала про эльфов. Мы не говорим об этом, редко показываем уши в её присутствии, а если мы с Лиамом общаемся без слов, она делает вид, что не замечает. Она давно говорила нам, что эльфы живут далеко и не часто посещают мир людей, поэтому мы никогда не думали, что они появятся. Мы больше не задаём ей вопросов, потому что после разговоров об эльфах её охватывает скорбь, и ей требуется несколько дней, чтобы прийти в себя. Наш отец – её единственный сын, и мы не слышали о нём уже более восьми лет. Наверное, ему было тяжело видеть нас каждый день, мы слишком напоминали ему о маме, и он уехал, чтобы продолжать жить. Но бабуля во всём винит эльфов, и это неудивительно. В детских книжках о них говорится как о чудесных, вечных, любящих природу, неописуемо прекрасных существах, но глядя на этого худого, чрезмерно тепло одетого юношу, я начинаю подозревать, что это неправда. В этих сказках не говорится ни о моей матери, ни о семье, которая её бросила. В них нет ни слова о моей бабушке и моём отце. В этих сказках нам с Лиамом нет места. Пусть оставят себе свою вечность, свои деревья и свою красоту. Теперь уже слишком поздно приходить и напоминать о нашем родстве.
– Нам давно пора познакомиться, – говорит эльф, делая шаг навстречу моему брату.
Лиам протягивает руку и называет своё имя. Эльф слегка поворачивает её, пока не становится видна метка на запястье. Когда он наконец отпускает его руку, Лиам потирает запястье, как будто тёмные линии, с которыми он родился, обжигают его.
– А ты, должно быть, Зойла, – говорит эльф. Но при этом даже не смотрит на меня.
Лиам обнимает меня за плечи, и эльф улыбается.
– Не бойся, мальчик.
Бояться? Почему мы должны бояться юноши, которого можем выгнать из дома, стоит нам захотеть? Это не страх, а отвращение. Папа однажды сказал нам, что эльфы могли бы предотвратить мамину болезнь, и с тех пор я их ненавижу. Их и ту часть меня, которая заставляет всегда оставаться начеку.
Я молча спрашиваю Лиама, знает ли он, к чему это всё. «Расслабься», – отвечает он, хотя на этот раз его голос не успокаивает меня. Когда мы были маленькими, мы всё время говорили без слов и не беспокоились о том, чтобы прятать уши. У нас почти нет фотографий того времени, а на тех немногих, что есть, мы всегда носили шляпы, шарфы или что-нибудь ещё, чтобы скрыть нашу тайну. Наверное, в какой-то момент папа объяснил нам, что наша мама – эльф, но ни Лиам, ни я этого не помним. Он был одержим тем, чтобы мы научились прятать свои особенные черты, чтобы никто не знал, кто мы на самом деле, но в конце концов кто-нибудь начинал задавать вопросы, и ответов, которые мы выучили, оказывалось недостаточно. После этого папа начинал собирать наши вещи и раскладывал на кухонном столе большую карту, которая оставалась там до тех пор, пока он не отмечал какое-нибудь место красным кружком. Мне было всё равно, что один город, что другой. Но для Лиама это было мучением, потому что ему приходилось идти в школу, где его не знали, и заводить новых друзей. Впрочем, он присоединялся к футбольной или баскетбольной команде или классу лёгкой атлетики и в течение нескольких недель уже был в своей стихии. Учителя обожали его, мамы других детей говорили, что он очень вежлив, и не проходило и месяца, как он уже ходил в гости к одноклассникам, чтобы перекусить, а на доске объявлений в его комнате висело приглашение на день рождения.
Но ничего страшного. Я никогда не чувствовала себя гадким утёнком, потому что Лиам заботится обо мне, знакомит меня со своими друзьями, водит на вечеринки и помогает мне с домашними заданиями. Просто в итоге я всегда чувствовала себя не в своей тарелке, а эти перемены города позволяли мне снова и снова придумывать себе новый образ и мечтать о том, что я такая же нормальная, как и все окружающие меня девушки. Теперь всё по-другому. Теперь отца нет, и бежать некуда. Теперь, если мои уши вырастут и все меня заметят, не будет большой карты и красного маркера, чтобы отметить следующий пункт назначения.