Лют

Дженнифер Торн

Моему Джорджу, самому храброму из всех нас

За три дня

Морская гладь слепит белизной, так что с порога задней двери ничего не разглядеть, хоть я и приложила ладонь ко лбу козырьком. Остается только кричать, и погромче, чтобы было слышно на другом конце лужайки.

– Чарли!

Меня, наверное, на всем острове услыхали.

Как неприлично. Как по-американски.

Эмма верещит, передразнивая:

– Ча-а-ав-ли-и!

Ее голосок – милый, прелестный – в эту минуту режет мне слух. Он до того пронзительный, что у меня, кажется, сейчас взорвется мозг. Щурясь, приседаю на корточки и легонько щекочу Эмму, чтобы унять, но и между приступами хохота она все равно пытается вопить. Я притягиваю ее к себе, чмокаю в липкую щечку и гляжу поверх копны кудряшек, снедаемая тревогой.

Набежавшее облачко чуть затеняет слепящий блеск, однако я по-прежнему не вижу Чарли. Будь он в порядке и где-нибудь поблизости, непременно бы отозвался. Да, он любит бродить по окрестностям, но далеко не уходит и всегда возвращается. Держится на орбите.

Когда я вхожу, Салли уже задергивает в гостиной огромные парчовые портьеры, как будто мы уезжаем не на неделю, а на полгода. В комнату вбегает Эмма – Салли от неожиданности вздрагивает и крепче вцепляется в трехфутовую палку для штор, которую держит в поднятых руках. Я прячу усмешку, представив нашу экономку в роли лайнбекера. А что, из нее вышла бы неплохая защитница.

– Прибыл Джон Эшфорд, миледи. – Салли игнорирует попытки Эммы взобраться по ее ноге. – Предлагает подвезти вас до пристани на своем легковом грузовике. – Она всегда именует пикап легковым грузовиком, точно это заморская диковина.

– Чудесно, – улыбаюсь я. – Это весьма кстати.

На этот раз обращение «миледи» меня не коробит. Салли уже почти перестала так меня называть, словечко проскакивает у нее, только если она поглощена хлопотами. Мне слышится

в нем шуточный оттенок: это все равно что звать Чарли эсквайром или Эмму – доктором Тредуэй, когда она играет с куклами в больничку. Ну какая из меня миледи? Какие вообще миледи в наши дни?

– Вы не видели Чарли? – спрашиваю я. Салли напряженно хмурит лоб.

– Кажется, он отправился на пристань вместе с лордом Тредуэем.

– Точно?

– Да, я видела, как они уходили. – Салли вытирает ладони о штаны. – Хотите, чтобы я их поискала?

– Нет-нет, вы и без того заняты. – Еще раз улыбаюсь на прощанье, но сердце все равно гулко стучит, будто чует неладное.

Все в порядке, Нина, с ним все в порядке, он с отцом, успокойся уже, черт возьми.

На подъездной дорожке тарахтит мотором зеленый пикап Джона Эшфорда, самого водителя нигде не видно. «Джон Эшфорд», а не просто «Джон». Салли называет его по имени и фамилии, потому что на острове с населением меньше двухсот человек Джонов аж семеро. В последние четыре года пятеро отсутствуют – ушли на войну, – но Джон Эшфорд все равно остается Джоном Эшфордом, а старый Джон Джонс – Джоном Джонсом. Казалось бы, новоиспеченные родители вполне могли договориться между собой давать младенцам разные имена, однако здесь так не заведено, и если за семь лет, проведенных на Люте, я что и усвоила, так это то, что установленный порядок вещей нарушать не принято. Даже в войну. Повсюду вокруг нас жизнь переменилась в корне, а тут лишь самую малость выбилась из привычной колеи.

Интересно, во Флориде все как раньше? Торговые ряды захватывают улицы, точно лианы бетонного кудзу, в парках крутятся аттракционы, летнее солнце раскаляет воздух над игровыми площадками. В памяти всплывает дом моего детства, от этой картинки, яркой и резкой, за глазницей начинает покалывать, но я смаргиваю боль и тянусь к дочке. Мягко удерживаю Эмму рядом с собой, подальше от рычащего мотора, и тут из-за капота выныривает голова Джона Эшфорда.

– Видели когда-нибудь такого? – Вытянув руку, он осторожно разжимает ладонь, потом глядит на Эмму и подмигивает. – Вот зверюга так зверюга. Хочешь поздороваться?

Не успеваю опомниться, как дочь ловко прошмыгивает мимо меня. При виде находки Джона Эмма замирает, с ее губ слетает почти беззвучный вздох изумления. Моя рассеянновежливая улыбка, означающая: «Простите, сейчас я с ней управлюсь», – теплеет, когда я тоже склоняюсь над раскрытой ладонью Джона и вижу блестящего зеленого жука с головкой, выпачканной красным. Тихонько спрашиваю:

– Он не кусается?

– Не-е, вряд ли. Вроде как это тимарха чернотелкообразная, жук-кровонос, на Люте их пруд пруди. – Джон широко улыбается, по его лицу разбегаются морщинки. – Не подумайте, что я при вашей дочке выражаюсь, леди Тредуэй, его вправду так называют. Вот сфотографирую и выясню точно. В конце концов, за то мне и платят.

– В самом деле? – смеюсь в ответ я. – А разве не за бумажную работу, починку, составление каталогов, охрану редких птиц и…

– А, бросьте, есть работенка куда хуже. – Блеск в его глазах слегка тускнеет.

Так мы упоминаем войну – вскользь. Она проступает в нашей безмолвной благодарности и смирении, в том, как мы делимся друг с другом открытками и письмами с фронта, как тщательно ухаживаем за грядками и бережем продуктовые карточки. Говорим обиняками, никогда напрямую. Но, возможно, люди держатся так только со мной из-за моего американского – вражеского – акцента. Ни слова о войне.

Или, скорее, дело в том, что мы не готовы взглянуть правде в глаза, принять все, о чем сообщают в новостях: оккупация целых стран; города, погруженные во мрак из-за затемнения или полностью стертые с лица земли; раздутые от воды трупы у берегов практически всех континентов, лагеря беженцев – стихийные поселения, которые разрастаются, горят и возникают вновь; накрытые простынями тела убитых солдат – бесконечные ряды трупов, подготовленных к сортировке и отправке домой. В то время как у нас на Люте царит идиллия.

Я ободряюще похлопываю Джона Эшфорда по широкому плечу, отчасти желая ободрить и себя, и беру дочь на руки. Ее взгляд уже привлекла какая-то морская птица на дорожке – Джон наверняка определил бы вид, – и если не перехватить Эмму прямо сейчас, то она погонится за птицей, а мне придется бежать за дочкой до самой пристани.

– Дамы, ваши вещи я погрузил, так что можете усаживаться. – Джон жестом указывает на кузов пикапа. А я и не заметила выстроившиеся в нем чемоданы.

– Ну что вы! – Внутри у меня екает, как обычно бывает, когда кто-то старается проявить любезность. – Благодарю. Не стоило…

Да мне только в радость. Для того ведь колеса и нужны, а? – Он любовно поглаживает крышу автомобиля. Учитывая, что на нашем острове, который легко можно обойти пешком, имеется ровно два механических транспортных средства, причем второе – мотоцикл, грузовая платформа есть только у пикапа. Джон гордится своей машиной, пускай на борту кузова и выведено «Национальный фонд», а не «Джон Эшфорд, генеральный смотритель».

Со стороны дома доносится глухое «рр-вуфф», секундой позже к нам пулей летит наш полудикий лабрадор, и я ругаю себя за незакрытую дверь. Обычно Макс со всех ног уносится прочь и оказывается на другом конце острова, не успеешь позвать (хотя он все равно не слушается), но сегодня все внимание пса поглощено автомобилем. Когда Макс, весь в слюнях от радости, пытается присоседиться к чемоданам, я пользуюсь возможностью, аккуратно беру его за ошейник и отвожу обратно в дом к Салли.

– Вот балбес. – Она укоризненно качает головой. – Ну, идем, Макс. На этой неделе останешься со мной, но зато я побалую тебя вкусненьким.

– В тот момент, когда я наконец закрываю за собой дверь, Эмма решает повторить собачий трюк и безуспешно пробует забраться в кузов с криками: «Туда! Туда!» Мой милый дикий зверек. Огибаю пикап и целую дочурку в лоб, вдыхая аромат земляничного шампуня, затем беру ее на руки и занимаю пассажирское сиденье. Миледи. Юная леди. – Шотландский акцент Джона Эшфорда заметнее всякий раз, когда он изъясняется высокопарно, что бывает часто.

Сама галантность, он захлопывает за нами дверцу. Все обитатели Люта постоянно стремятся нам угодить, и я каждый раз смущаюсь. Мы, Тредуэи, живем на острове как вечные постояльцы курортного пансионата, при том что большинство из тех, кто нам помогает, отнюдь не получают в Олдер-хаусе жалованья. Прожив здесь почти семь лет, я до сих пор не могу уразуметь, чем мы заслужили столь доброе отношение.

Тряский пикап Джона Эшфорда увозит нас с подъездной аллеи, обрамленной северными вязами, и я снова щурюсь от ярких солнечных бликов на воде. Эмма по пояс высунулась в открытое окошко, раскинув руки так, словно хочет поймать поток воздуха и улететь.

– Я слышу лошадку! – кричит она.

Аккуратно усаживаю ее к себе на колени и в ответ на вопросительную улыбку Джона пожимаю плечами.

– Она мечтает о лошади.

Джон усмехается. На Люте лошадей нет и никогда не было. Здесь не принято их держать – видимо, на острове они дичают, – и я не намерена становиться первой леди Тредуэй, нарушившей традицию исключительно по прихоти ребенка. Завтра, когда мы приедем в Суррей, Эмма сможет покататься верхом с тетей и кузенами.

Фырча, пикап проезжает мимо школы и движется к пристани. По пути я прочесываю взглядом каждый дюйм горизонта, но не вижу ни Чарли, ни кого-то похожего по росту – возможно, потому, что прочие дети уже покинули остров.

---