Лицо света, лицо тьмы

Маргарита Малинина

Ночной мотылек, коварно соблазненный сочившимся из окна блеклым светом, неистово бился о стекло, желая проникнуть внутрь. Я закрыла книгу, внимательно уставившись на него. Одинокий и несчастный, он очень походил на меня. По этой ли причине, или из-за врожденной эмпатии мне стало его так жалко, что я в какой-то момент даже поднялась с кровати, с тем чтобы открыть одну створку и пустить его в комнату, но была остановлена сестрой.

– Что ты делаешь?

– Ничего… – Я просто стояла и смотрела на него по другую сторону стекла.

Элла права. Глупо впускать насекомых в помещение, где спишь. Будет летать всю ночь и биться в стекло уже с этой стороны. Такова его судьба – жить на улице, и я этого не исправлю.

А какая судьба у меня?..

– Выключи свет, мешаешь.

Я подчинилась, возвращаясь в постель, но мысленно вознегодовала. Чем ей мешает мой свет, если она не пытается уснуть, а напротив, сидит, уткнувшись в смартфон, и с кем-то переписывается?

Я смотрела в противоположный угол спальни, где находилась кровать сестры. Она думала, что ей досталась самая выгодная часть комнаты – ближе к двери и дальше от окна, но она ошибалась. Точнее ошибалась, думая, что так считают все. Я же любила спать возле окна, даже шторы со стороны изголовья не задвигала до конца, чтобы видеть ночное небо.

Обняв подушку, я попыталась было уснуть, но Элла имела дурацкую привычку проговаривать то, что пишет, а иногда – и читать вслух ответы, и в итоге это она мне мешала.

– Где? – шептала она себе, тыча пальцем в экран. – Кладбище? What? – Длинный ноготь почесал голову. – Сонька, – кликнула она меня, повышая голос, – как пишется «безымянный»? Через «и» или «ы»?

– Через «ы».

– Ботанка, – фыркнула Элла, всю жизнь завидовавшая моим пятеркам, и вернулась к переписке. – Я тоже скучаю, – прошептала она и отложила наконец телефон.

– Новый парень появился? – полюбопытствовала я, поворачиваясь на правый бок, чтобы ее видеть.

– Не твоего ума дело, монашка! – фыркнула сестрица пренебрежительно, ища тапочки, и вышла из комнаты, отправившись в ванную.

Как стало ясно из нашего разговора, мы с сестрой не ладили, хоть и были однояйцевыми близнецами. Когда вижу в фильмах или читаю в книгах про какую-то «особую связь» между такими, как мы, мне хочется и смеяться, и плакать одновременно. Впрочем, иногда нам снятся одинаковые сны и периодически бывают схожие предчувствия. Как-то раз, когда маму увезли на скорой с инфарктом, мы обе прибежали домой из разных мест, хотя нам даже не успели еще об этом сообщить. Когда мы обменялись ощущениями, выяснилось, что мы в какой-то момент почувствовали нечто одинаковое: в грудной клетке завертелась неприятная воронка, и в голове билась единственная мысль: «Мама!». На этом все. Дружбы никакой между нами не было. Хотя до двенадцати-тринадцати лет мы были неразлучны. Требовали покупать нам одинаковую одежду и одинаковые игрушки. Помню, был даже период, когда мы заставляли других называть нас одним именем. Мы чередовали его по дням недели. По понедельникам, средам и пятницам мы были Эллами, по остальным дням, кроме воскресенья, Софьями. В седьмой день даже Господь отдыхал, создав землю, если верить тому, что написано в Библии, по этой причине мы давали отдых всем нашим знакомым и родственникам, и те могли называть нас, как сами того пожелают, мы их не поправляли. И вот настал период, называемый «переходным». Я оставалась такой же тихой, домашней девочкой, учащейся на одни пятерки и лишь иногда бунтующей по самым незначительным поводам, а Элла сильно изменилась, превратившись в так называемого «трудного подростка». Она пробовала курить и пить спиртное, сбегала на дискотеки и квартирные сходки, а в пятнадцать лет впервые переспала с парнем и, кстати, той же ночью пыталась мне поведать это в подробностях, а я, краснея и мучаясь стыдом, затыкала уши, накрывшись подушкой, и просила ее замолчать. Мне казалось, что то, что она говорит, это что-то мерзкое, греховное и ужасное, и если я выслушаю ее, то стану такой же грязной и испорченной. После того парня у нее были еще другие, а я к своим (точнее нашим) восемнадцати годам оставалась скромной, нецелованной девицей. Последним у Эллы был старший брат нашего одноклассника, ныне бывшего (месяц назад был выпускной), но с ним она рассталась еще полгода назад, поэтому я проявила любопытство, услышав озвученное ею сообщение. Насколько я знала, Элла давно ни с кем не встречается. Да, мы не очень близки, но поверьте, когда вы сосуществуете, пусть и с трудом, в одной комнате, такие вещи не остаются без внимания.

Телефон завибрировал, намекая на то, что пришло новое сообщение. Элла все еще была в душе, а я смотрела на ее телефон, думая, что делать. И нужно ли? С одной стороны, это не мое дело, да и читать чужие сообщения неприлично, это знают все, тем более такие «правильные» девочки, как я, но с другой, то самое редкое ощущение холодка в солнечном сплетении, которое именуют предчувствием, снова посетило меня. В итоге я все же поднялась и подошла к ее прикроватной тумбочке. Сообщение высветилось поверх экрана блокировки, и оно, если честно, произвело на меня сильное впечатление. «Выезжаю. Удали переписку».

Куда он выезжает? И кто – он? А может, она? В отправителях контакт значился как «Зая», но, зная сестрицу, с полной уверенностью утверждаю: она так могла и учителя назвать. А уж подругу – подавно. Друзей у Эллы, кстати, было немало, в отличие от вашей покорной слуги. Она и в школе была активной, а я, хоть и отличница, и гордость классного руководителя, однако чаще всего упоминалась как «ну эта тихоня, сестра Эллы», так еще у нее полно знакомых в реальной жизни и товарищей по переписке. Дважды в год она даже собирается с какими-то ребятами в доме-музее их кумира рэпера, умершего несколько лет назад, на какие-то памятные даты. Меня она ни разу не брала с собой, да я и не фанат такой музыки, поэтому не просилась.

Я вернулась на свою кровать в тот момент, когда хлопнула дверь ванной. Элла зашла в комнату. Телефон подмигивал зеленым огоньком – признак того, что имеется какое-то уведомление. Элла тут же бросилась к смартфону, очевидно, понадеявшись, что это сообщение. Я уже знала – так оно и есть. И внимательно следила за ее лицом, видимым в свете, льющемся из коридора через незакрытую дверь. Элла улыбнулась, удовлетворенно кивнув самой себе. Затем захлопнула нашу дверь, скинула халат и легла спать.

Я обрадовалась, что она никуда не собирается, окончательно расслабилась и начала погружаться в умиротворяющий океан сновидений. Если бы я знала, что вижу сестру в последний раз, я бы попросила ее не закрывать дверь и продолжала бы смотреть на ее лицо в дежурном свете коридорной лампочки на протяжении целой ночи.

Мое лицо. Теперь я вижу только его – свое лицо. Зеркало не врет, мы правда очень похожи, но не одинаковы. Нас путают лишь те, кто плохо нас знает. Светлые волосы до плеч, на прямой пробор. Но даже тут имеются различия. У сестры – розовая прядь сбоку. И челка – короткая, бунтарская, разной длины. Я же челку не носила вовсе. Глаза у Эллы всегда залиты литром туши и двумя черной подводки, в довершение образа smoky eyes – серые тени вокруг этой всей черноты. Я же глаза почти не красила, лишь иногда серебристым карандашом – чтобы подчеркнуть их цвет. Элла любила солярии и средства для автозагара. Я, в свой черед, так много времени проводила взаперти, читая книги и делая домашние задания, что была бледна как завсегдатай хосписа. Ногти я состригала, она – растила и красила в невероятно яркие цвета. На губы мы обе наносили блески, и это единственное, что нас роднило – любовь к нежно-розовым оттенкам. Элла знала, что выделять на лице нужно что-то одно: или глаза, или губы. Последние и так были пухлыми, поэтому она выбирала первые. А я просто страшилась ярких красок во всем. Одевалась Элла как работница трассы, а я, понятное дело, не носила чересчур облегающих платьев и юбок намного выше колена. Однако джинсы-скинни были у нас в гардеробе у обеих, как и всеразличная обувь, начиная от кроссовок и сандалий и закачивая туфлями на каблуке.

Итак, в тот июльский вечер я видела сестру в последний раз, как и наши родители. Пока мы все спали, она собрала сумку вещей и покинула дом, оставив записку на своей кровати. «Хочу пожить одна». Это стало главным аргументом властей против того, чтобы заводить дело. Совершеннолетняя девушка забрала свои вещи и предупредила, что уезжает. В чем проблема-то? Вы не хотите верить, что она могла так поступить с вами? Ой, ну молодежь еще и не такое совершает, поверьте нашему опыту или почитайте статистику… Есть у нее к кому пойти? Родственники, подруги, бойфренд? Ищите там…