– Да, чуть не забыл сказать… Мороженым не злоупотребляй в холода. Это так, считай, отеческое предостережение. И голос мне твой жалко. Хороший, звонкий. Понятное дело, что потом выручит озвучка. Но здоровье, оно ведь штука хрупкая. В общем, ты меня поняла.

– Я этот остаточек доем и больше не буду покупать, – пообещала ему и поспешила к телефону под недовольные возгласы стоящих за мной людей.

Отец обо мне так не беспокоился. Его не волновало, что и когда я ем. Он откупался от ребенка деньгами на карманные расходы и чаще думал о развлекающих его молодых красотках, чем о подрастающей дочери. От слов режиссера у меня сделалось пасмурно на душе, всколыхнулись детские обиды.

Тяжело было говорить с отцом, я слушала его монотонное нытье, как нудную телепередачу, не вникая в содержание речей. С моей же стороны телефонного провода прозвучали “Привет”, “Угу”, “Ага”, “Да”, “Нет”, “До скорого”. И весь разговор.

“Все! Хватит грустить и страдать!” – решительно приказала я себе, топая по тракторной колее к деревенскому дому, где мы с подругой Тоней сняли по комнате.

Моя жизнь светла и прекрасна, как это ясное солнышко, на морозе отливающее розовым румянцем. Главная роль в кинокомедии – еще недавно я могла лишь мечтать о таком везении. Если у меня все получится и княжну Бекасову в моем исполнении полюбят миллионы людей по всей нашей необъятной стране, это какая ж будет радость для меня… Страшно представить… Только бояться как раз и нельзя. Пора научиться у наивной беззаботной барышни радоваться каждому мгновению жизни. Сейчас мне надо наслаждаться красотой природы, а не вспоминать душную квартиру.

Вокруг чудесно! Снег лежит на деревьях, оплетая ветки пышным кружевом. Под ногами похрустывает, и морозец бодрит, легонько пощипывая за щеки.

Милый деревенский пейзаж, казалось бы, ничуть не изменившийся с тех самых времен, когда здешними угодьями владел барин, от которого и осталась усадьба, помог мне настроиться на мажорный лад. Веселые песни зазвучали в памяти, я чуть не начала мурлыкать себе под нос. И внезапно, как бывает в страшные моменты детских сказок, когда вылетает из мрачной избушки Баба Яга в ступе или вылезает из темного подземелья Кощей, гремя разрубленными цепями, словно тучи над моей головой сгустились, закрывая солнечный свет, а мороз сделался крепче и уже не щипал, а обжигал до боли нежную девичью кожу.

– … Но вскоре сон мой сбылся,

И раннею весной

Мой милый возвратился

С красавицей женой…

Пела пухленькая старушка в цветастом платке и овчинном полушубке, сидя на обметенной от снега лавочке возле “нашего” с подружкой дома. Сам хозяин, седой как лунь Иван Федосеевич, аккомпанировал ей на гармони.

Я вошла в открытую калитку, и песни прекратились.

– Приятельница моя, Аграфена Гавриловна, – старик поднялся с тихим кряхтением и поставил гармонь на лавочку. – А это постоялица Зиночка, столичная артистка. С завтрашнего дня у нас в деревне начнут снимать кинокомедию.

– Я уж наслышана, и маленькую роль себе выхлопотала. Буду проезжей купчихой, – Аграфена Гавриловна тоже встала, отряхнула с рукава свалившийся с ветки снег. – Добро пожаловать к нам в деревню. Можете звать меня просто – баба Груша. Я вам с Тонечкой вкусный грушевый пирог принесла, а сама пойду восвояси. Козы у меня на скотном дворе без присмотра. Как бы козлята опять не раскидали горку из дров. Любят они прыгать по ней.

– Приятно познакомиться и большое спасибо за пирог, – я поблагодарила Аграфену Гавриловну.

Иван Федосеевич поспешил открыть дверь, впустил меня в дом, но следом не пошел.

– Пойду-ка я помогу бабе Груше приструнить козлят, – вызвался он. – Девчата пущай посекретничают без посторонних ушей. Они у меня чуткие, как у старого филина. Не жалуюсь я на слух.

– Слух у тебя, Ванюша, музыкальный, – заподхалимничала Аграфена Гавриловна. – Тракторист Борька в свои двадцать пять не смог тебя на празднике обыграть.

Иван Федосеевич жил один. Жена у него умерла, дети и внуки не часто приезжали из города. Я догадалась, что баба Груша тоже была одинокой вдовой, потому хозяин дома поселился у нее на время съемок. Заверил нас, что досаждать не станет, будет захаживать, чтобы посмотреть, не устроила ли городская молодежь беспорядок и для ухода за домашней птицей. Иван Федосеевич держал пятнадцать уток десяток гусей и полный вместительный курятник. Я всего раз успела туда заглянуть, и кур не сосчитала. Меня прогнал задиристый петух, чуть не вцепился в ондатровый воротник пальто.

Глава 2. Ученый Филин и Товарищ Селедка

Главной достопримечательностью дома Ивана Федосеевича служила красивая русская печка. Большая комната, где она стояла, занимала почти весь этаж, не считая уютной кухоньки и квадратной прихожей. Мансарда была поделена на три маленькие комнаты.

Войдя в дом, я сняла пальто и повесила на крючок вешалки в прихожей. Сверху пристроила модную теплую шляпку, обшитую шелковой лентой, и шарф крупной вязки. Осталась в зеленом свитере и шерстяной юбке. Сняла сапожки и поспешила к своему чемодану, который оставила у платяного шкафа. Вместо привычных мне узорных ковров на паркетных полах в этом доме повсюду были расстелены тонкие полосатые половики – застиранные до дыр и ничуть не задерживающие тепло. Под ними прятались скрипучие рассохшиеся доски, и кое-где даже торчали гвозди. Об этих маленьких опасностях Иван Федосеевич отдельно нас предупредил при заселении. Сказал, мол, постоянно забивает гвозди на место, а они, этакие негодники, снова вылезают на свет.

Тоня, она же Антонина Криворучко, моя ровесница и лучшая подруга, хлопотала на кухне. Вопреки ворчанию пожилого хозяина, молодежь устраивала не беспорядок, а в точности до наоборот. С нашим появлением в доме все засияло. Видавшая всякие разные времена, от хороших до плохих, избенка словно и сама помолодела лет на двадцать. С первого взгляда казавшиеся невыводимыми пятна от сажи на печке исчезли или стали почти незаметными. Мне не терпелось внести и свой трудовой вклад, помочь подруге с уборкой. Но сперва надо было разобрать чемодан, хотя бы достать оттуда тапочки. Очень холодно было в одних чулках стоять на дощатом полу, прикрытом драной тряпкой.

Тоня выглянула из кухни, услышав, что я пришла. Расклешенное коричневое платье в клетку ей очень шло, обтягивало стройную талию и не подчеркивало узкие бедра. Подруга сияла жизнерадостной улыбкой, в ее некрупных карих глазах плясали озорные искорки. Каштановые волосы были заколоты в тугой пучок.

– Зин, что случилось? На тебе просто лица нет, – ее улыбка померкла и во взгляде появилось беспокойство.

– Да ничего страшного. Дела житейские. Волноваться не о чем, – я отвела глаза, как будто в чем-то провинилась и ото всех скрывала свой постыдный проступок.

Положила чемодан на пол и попыталась его открыть. Тоня подошла и помогла мне справиться с замочками. Пальцы у меня были как замерзшие и плохо слушались.

– Отец снова тебя расстроил? – участливо спросила подруга. – Замучил придирками и скучными нотациями?

– Нет, дело не в нем, – со второй попытки я добралась до провалившихся на самый низ тапочек. – У папы все хорошо, не считая того, что соседи сверху по ночам двигают табуретку, а молодая семья за стенкой купила своему младшенькому барабан. Папа пожаловался на стук и грохот.

– В таком возрасте людей нервирует каждая ерунда. Они готовы сетовать на все подряд, – Тоня открыла шкаф, который для нас освободил Иван Федосеевич, и пробежалась пальцами по плечикам свободных вешалок. – Страшно представить, Зинуль, неужели и мы на пенсии станем недовольными ворчуньями. Будем сидеть на лавочке, бубнить себе под нос и друг дружке жаловаться на молодых соседей.

– А мы дадим себе слово не стареть душой, – я вытащила нарядное красное платье в белый горошек и надела его на вешалку. – Запишем в дневнике, чтобы не забыть его сдержать, когда придет время отправляться за пенсионным удостоверением. Бодрость духа – самое главное в жизни.

– По тебе и сейчас этого не скажешь, – подруга стала мне помогать с разборкой чемодана, хотя я совсем не просила ее об этом. – Признавайся, что стряслось. Не хотела такого говорить, знаю, как тебе неприятно о нем слышать, но ты выглядишь так, будто снова встретила его с другой. Ведь этого не может быть! Только не здесь, в деревенской глуши.

– Да, Тонь, ты почти угадала, – тяжко вздохнула я, крутя в руках вешалку с платьем, достойным торжественного танцевального вечера.

И когда я в последний раз была на танцах? Наверное, с ним и ходила. Точно, с другими кавалерами дело у нас не заходило дальше кино, и к танцам у меня начисто пропал интерес, не считая репетиций.

– Во дает! – в сердцах воскликнула подруга. – И чего его мотает, дурака, по всей стране, по ее самым неприметным закоулкам?

– Я сказала “почти”, – мне пришлось обратить ее внимание на маленький словесный нюанс. – Нет, Петька сюда не приехал. Баба Груша мне всю душу разбередила песней своей противной. Прямо тошнить меня начинает от этой песни, как вспомню слова.

– “На муромской дорожке”? Я слышала из кухни, как баба Груша пела под окном. Не нравится – да и забудь, и песню, и подлеца неверного, – Тоня взяла у меня платье и сама повесила в шкаф. – Я вот что скажу, Зин, – она заглянула мне в глаза и подарила свою “фирменную” жизнерадостную улыбку. – Давно тебе пора выкинуть его из головы. Так, чтобы раз и навсегда, и больше не вспоминать о нем при каждом подозрительном слове.

---