Чтобы все были счастливы

Эльвира Смелик

ПОД ОРАНЖЕВЫМ ЗОНТОМ

Людмила Сергеевна каждый свой урок начинала с вопроса. Заходила в кабинет, клала журнал на стол, обводила ряды учеников строгим взглядом и спрашивала:

– Все на месте?

И тогда кто-нибудь осведомленный с первых парт сообщал, примерно вот так:

– Иванова болеет, Сидоров на соревнованиях…

Но сегодня и хлипкая Иванова не болела, и здоровяк Сидоров ни в каких соревнованиях не участвовал, зато…

– Ани Ладушкиной нет!

Людмила Сергеевна недовольно поморщилась.

– И кто знает, где она?

Все дружно пожали плечами (вроде как никто не знает), и только Паньшин, одиноко сидящий за своей последней партой у окна, негромко произнес:

– Я знаю.

И почему-то указал на это самое окно.

На Паньшина уставились удивленно. А Людмила Сергеевна – с негодованием. И только чересчур любопытная Иванова не стала тратить время на лишние жесты и гримасы, а сразу повернула свой длинный досужий носик в нужную сторону.

– Обалдеть!

Тут и все остальные повернулись.

– Во, Ладушкина дает! Ничего себе! Ну, Аня! – раздалось со всех сторон.

– Безобразие! – заключила Людмила Сергеевна.

Когда Аня вышла из дома, шел дождь. Мелкий, частый, вездесущий. Все вокруг настолько пропиталось влагой, что казалось, плачут не только низкие серые тучи, а и дома, и деревья, и мрачные прохожие, прячущие под капюшонами и зонтами свои угрюмые недовольные лица. А холодный ветер, тоже изрядно промокший и продрогший под дождем, злился и вредничал: хватал целые дождевые струи и, ловко извернувшись, швырял их под зонты, срывал капюшоны и неожиданно встряхивал ветки деревьев, сплошь увешанные тяжелыми прозрачными каплями.

А у Ани было хорошее настроение. Даже несмотря на эту ужасную погоду. Даже несмотря на то, что впереди ее ожидали шесть уроков и классный час.

Аня беспечно выпорхнула из подъезда в курточке, цвета ясного безоблачного неба, угодила одной ногой в огромную, разливавшуюся возле крыльца лужу и открыла зонтик. Не черный, не темно-малиновый, не серо-зеленый, как у остальных, а ярко-оранжевый, похожий одновременно и на солнышко, и на пылающий костер, и на разделенный на дольки сладкий апельсин. А еще Аня подумала: «Ну, почему, почему, если осень и дождь, то обязательно все грустно и уныло! Бывают же и осенью чудесные яркие дни. Вот как вчера!»

От воспоминаний Ане стало еще светлее и радостней, и она улыбнулась, а в ответ насмешливый ветер брызнул ей в лицо холодным отрезвляющим дождем.

Аня слизнула с губ мелкие капли. Дождь был свеж и нежен на вкус. И Аня показала ветру язык. А он, он…

Ветер на мгновенье затих, собираясь с силами, втянул побольше воздуха да ка-а-к дунул.

–Ух! – восторженно выдохнула Аня, отрываясь от земли. – ЗдОрово!

Она слегка наклонила зонтик, чтобы поймать в него еще больше ветра, и поднялась выше. А потом еще выше. Взмахивая свободной рукой, словно птица крылом.

Так она и летела. Над домами, над деревьями, над шоссе. По направлению к школе. Летела неторопливо, с достоинством, издалека привлекая взгляд. Тут-то ее и заметил Паньшин со своей парты у окна. А потом заметили и остальные и высыпали на улицу.

– Ладушкина! Немедленно приземляйся! – строго крикнула в небо Людмила Сергеевна.

– Хорошо! – ответила Аня (в общем-то, она была послушной девочкой) и приземлилась.

На крышу.

– Паньшин! – распорядилась Людмила Сергеевна. – Бегом в школу! Найди завхоза! Пусть принесет ключи от чердака!

И Паньшин (хотя вовсе и не был послушным мальчиком) быстренько заскакал по ступенькам крыльца и скрылся в дверях.

– Ну, знаешь, Ладушкина? – когда все уже находились в классе, укоризненно произнесла Людмила Сергеевна. – Можно ведь было хотя бы на крыльцо приземлиться! Что за нелепые идеи?

И она написала в Анином дневнике замечание: «Летала на зонтике. Тем самым сорвала урок геометрии».

– Садись, Ладушкина!

Аня невозмутимо глянула на ярко красную надпись, забрала дневник и села. Только не за свою парту, третью в среднем ряду, а за последнюю у окна. К Паньшину.

ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА ФЕДЬКИ ЛОШАДКИНА

Во втором «Б» появилась новенькая. Невысокая, худенькая, бледная. С огромными светлыми глазами и длинными густыми ресницами.

Она походила на дорогую фарфоровую куклу. Родители такую обычно ставят в шкаф на са-амую верхнюю полку. Чтобы дети не взяли и случайно не сломали во время игры. Уж очень легко она бьется!

Новенькую звали Варя. Учительница второго «Б» с опаской оглядела ее и посадила прямо перед собой, на первую парту. Рядом с Платоном, самым умным мальчиков в классе.

Варя дисциплинированно прошла на место, неслышно села на стул и аккуратно сложила перед собой руки. Правую поверх левой – как полагается.

Ее острый локоть едва не уперся в Платонову руку. И Платон боязливо отодвинулся.

Варя представилась ему такой хрупкой и нежной, что казалось: одно неосторожное касание, и она рассыплется, разлетится на сотни маленьких разноцветных осколков.

Федька Лошадкин из четвертого «В» заметил новенькую второклассницу уже на следующий день.

Незнакомая тощая девчонка не носилась сломя голову по рекреации вместе со всеми остальными, а тихо стояла у окна. Она сразу бросилась Федьке в глаза, и тот несколько дней внимательно наблюдал за ней.

Иногда тощая беседовала с известным зазнайкой и заумником Платоном, иногда смотрела в окно. Но чаще стояла просто так.

Федька Лошадкин любил время от времени показать свою силу.

Зачем? А это как пелось в одном известном мультфильме: «Чтобы все дрожали! Чтобы уважали!" И хотя дрожали перед Лошадкиным далеко не все, и совсем уж никто не собирался его уважать, но…

Если Федька говорил: «Мое!», ему не возражали. Если Федька утверждал: «Я здесь стоял!», все послушно расступались. А если Федька резко вскидывал вверх свой увесистый кулак, малышня из первых классов мгновенно разбегалась врассыпную.

Вот почему время от времени Лошадкин любил показать свою силу. Ну, а чтобы зрелище получалось по-настоящему впечатляющим, выбирал себе в жертву кого-нибудь послабее. Кто ни защититься не мог, ни ответить ударом на удар. У кого от единственного обидного слова слезы появлялись в глазах.

Новенькая, по мнению Федьки, годилась здесь больше всего. И повод, чтобы к ней прицепиться, нашелся легче легкого.

На самом деле – чего она? Ни к кому не подходит, ни с кем не разговаривает, дружбы не заводит. Будто бы она лучше всех. Задается! Как тут ее ни проучить?

Лошадкин подступил к новенькой на переменке после второго урока, дернул за короткую тугую косичку.

– Эй, ты чего здесь стоишь?

Варя удивленно посмотрела на него огромными светлыми глазами.

– Разве я тебе мешаю?

– Еще как мешаешь! – злорадно ухмыльнулся Лошадкин. – Свет загораживаешь!

Он довольно глянул в сторону зрителей.

Те, кто находился поблизости, уже забросили свои занятия и теперь наблюдали за Федькой и новенькой. Смотрели на Варю с сочувствием, но вмешиваться не решались. Кому же хочется связываться с задирой Лошадкиным?

А Федька под чужими взглядами и вовсе разошелся.

– А ну, катись отсюда, дохлятина!

Он схватил новенькую за тощее запястье и с силой дернул. Девочка покачнулась и свободной рукой тоже вцепилась в Лошадкина.

«Сейчас хлопнется и заревет!» – заранее торжествуя, подумал Федька. Чем громче плакал и кричал пострадавший, тем значительней казалась Лошадкину его победа.

Но тут Варя присела, проскользнула под Федькиным локтем, развернулась, и Лошадкин полетел кверху тормашками. И сам хлопнулся на пол. Со всего маху! Да с таким грохотом, что эхо от него долго носилось по всем четырем школьным этажам. А потом вылетело в распахнутое окно директорского кабинета. И вместе с ним вылетела и растаяла где-то в соседнем микрорайоне грозная слава Федьки Лошадкина.

МАЛЬЧИК-НЕВИДИМКА

Шурик Усков сидел за предпоследней партой среднего ряда. Тихо сидел, смирно, незаметно. До того незаметно, что ученикам шестого «Б» (да, в общем-то и учителям тоже) казалось, будто предпоследняя парта среднего ряда и вовсе пустая.

Никто в сторону Шурика даже не смотрел.

А зачем, спрашивается, на него смотреть? Сидит тихо, вроде бы ничем не занимается, ничего не говорит.

Являлся бы хоть отличником, тогда бы у него списать можно было. Но Шурик учился так себе, на твердую «троечку».

Учителя Шурика никогда не ругали. Так ведь и не хвалили. Увидят в журнале фамилию «Усков», удивятся: «Почему я так давно его не спрашивала?», вызовут к доске, прослушают неуверенный ответ, скажут: «Ладно, садись! “Три”!» И опять вроде как нет Шурика.

Впрочем, Шурик не обижается, что на него внимания не обращают. Это даже удобно.

Например, можно хоть целыми уроками смотреть на сидящую за соседним рядом Видову. Без боязни оказаться замеченным. Потому что Видова Шурика в упор не видит. Зато она самая красивая девочка в классе. Может, даже во всей школе.

Когда Шурик тихо заходит в класс, никто даже головы не поворачивает. Словно ничего и не меняется в окружающей обстановке. А вот Петров с Кондрацким всегда появляются шумно. С толкотней, с глупыми шуточками, с криками. Как сегодня.

---