– И как вы это себе представляете, любезный? – В мои намерения не входило показаться грубым, я вообще не приемлю вульгарность и mauvais ton^[2] в любом проявлении. Только бумага терпит мои ругательства, да и те только когда я вспоминаю её. Epistola non erubescit^[3].

Очень хочется верить, что я не оскорбил своего нового знакомого, но он выглядел смущённым: карета, в которой он предложил мне отдохнуть, так накренилась, что присесть или тем более прилечь в ней было никак невозможно.

– Ви правь, – сказал лойтурец.

Он отряхнул свой дорожный сюртук и протянул мне руку.

– Доктор Густав Остерман, – представился он.

– Ох, прошу прощения… князь Михал Белорецкий.

Поспешно подскочив с шинели, я едва не упал: так сильно закружилась голова. Доктор подхватил меня и помог удержаться.

– Осторьёжно, молодьой чельовек, – обеспокоенно произнёс он. – Осторьёжно. У вас сильный ударь.

У меня получилось лишь глупо выдавить улыбку, пожимая его руку. Так, держась друг за друга (если быть честнее, то я держался за доктора, чтобы не упасть), я постоял некоторое время, пока не почувствовал себя лучше.

Вдвоём мы наконец вернулись к дороге. Распряжённые лошади паслись здесь же, щипля пожелтевшую, заиндевевшую траву без особого аппетита. При нашем приближении мышастая подняла голову, фыркнула, приветствуя, и из её ноздрей вылетели клубы пара. А я, всё ещё слегка пошатываясь, уставился в огромные лошадиные глаза, увидев в них и отражение себя, и золотое поле за своей спиной… и её.

Но когда обернулся, позади оказалось только поле. Только чернеющий вдали лес. А я смотрел на него потерянно, жалобно, не веря, что она вновь исчезла. Что она так и осталась видением.

Доктор, верно, принял моё состояние за последствия удара. Ох, если бы он знал, как давно я страдаю от этого недуга! И что он определённо точно неизлечим.

– Вы в порьядке? – обеспокоенно повторил он.

– Да, – ответил я, пытаясь стряхнуть морок.

– Не смотри, господин, на лес, – вдруг раздался с дороги голос.

Это был наш извозчик – немолодой (а может, и молодой. Ратиславские кметы от тяжёлой жизни и в двадцать лет выглядят как старики) бородатый мужик. А уж эти их бороды и вовсе кошмар и mauvais goût^[4].

– Почему?

– Он всякое кажет, – пожал плечами мужик. – То чего боишься, то чего желаешь. А всё дурно. Голову морочит. В наших краях говорят: не смотри на лес, а то заберёт. Лесная Княжна придёт ищщо. – Он очень забавно протянул это «ищщо».

Пусть звучало это смешно и суеверно (а это моя работа – собирать суеверия), от его слов меня пробрал озноб. Даже если это бред, в который верят все деревенские что в Рдзении, что в Ратиславии, что даже в самой Лойтурии, это показалось слишком близким, слишком знакомым. Это было именно то, что я искал в своих странствиях.

Мне стало любопытно, кто такая Лесная Княжна, но извозчик заюлил.

– Да ходит-бродит тут… творит всякое, вытворяет…

– Это поэтому, – я оглядел опрокинутую карету, – нашу карету так перевернуло? Лес или эта ваша Лесная Княжна тебе голову заморочили, когда надо было вперёд смотреть?

– Так дороги, господин, – развёл руками извозчик. – Ты посмотри только, какие дороги.

– Да, но…

Снова и снова мой взгляд возвращался к полям, окружавшим дорогу с обеих сторон. Извозчик, кажется, следил за мной.

– Мне показалось… там… я почти уверен…

Мужик вдруг как-то смущённо кашлянул.

– Многим она порой мерещится, господин, – проговорил он достаточно неразборчиво, и я не уверен, что он сказал именно это, поэтому тут привожу его слова, как сам услышал. Когда же я переспросил, извозчик отмахнулся и отвёл глаза.

– Говорю, места у нас болотистые: реки, озёра, леса, топи сплошные. Мерещится всякое людям. Нечего в лес смотреть. От леса ждать только морока.

Тут во мне соединились сразу два моих интереса: личный и научный. А один к тому же ещё и замешан на «горячечных видениях» другого.

Поэтому я полез в сумку, достал бумагу, перо, сел на землю и немедля, боясь позабыть, записал это: «от леса ждать только морока».

– А что это вы писать, мольодой человьек? – склонившись надо мной, полюбопытствовал доктор.

Я поднял голову и поймал его полный искреннего интереса взгляд настоящего исследователя. Извозчик тоже косился на меня, но скорее с недоверием.

– Понимаете, – прокашлялся я смущённо, – это моя работа: изучать народные сказания, поговорки, поверья. Я собираю народный фольклор народов империи.

– О, как интересно! А зачем это нужно?

– Для изучения.

– Это я понимаю, – серьёзно согласился доктор, приглаживая бороду, – но для какой цели это служит? Что вы надеетесь получать?

– Фольклор, – растерянно ответил я.

Раньше меня никто никогда не спрашивал, зачем я этим занимаюсь. Родители просто называют это блажью, придурью и напрасной тратой времени, а однокурсники или профессора в университете, напротив, поддерживают и целиком и полностью принимают. У меня, конечно, случалась пара неловких бесед со всякими девицами на балах или, что ещё хуже, их матерями, но я не видел даже смысла им что-либо рассказывать. Они бы всё равно не поняли.

Но этим двоим (в основном доктору, конечно) я попытался объяснить:

– Мы… я и мои коллеги из университета ездим по деревням и собираем и записываем сказки, поговорки, былички, всякие поверья, потом составляем сборники, и… – Под взглядом доктора с каждым следующим словом мне всё слабее верилось, что был какой-либо смысл во всей нашей деятельности. – …Мы выпускаем брошюры, которые изучают другие фольклористы…

– И… всё? – Доктор едва приподнял бровь, но от этого мне стало совсем неловко.

– Всё, – поражённо признал я. – Это… это культура народов империи. Её надо сохранить.

– Безусловно, – сухо согласился доктор.

Пожалуй, не стоило ожидать, что человек науки куда более полезной – медицины – оценит мои потуги в науке, что не приносила никакой очевидной пользы человечеству.

Но я вдруг набрался смелости и, всё так же сидя на земле, разразился такой речью, какой сам от себя не ожидал. Она мне до сих пор так сильно нравится, что постараюсь, насколько помню, записать её сюда:

– Фольклор, доктор, безусловно, не спасёт ничью жизнь. Он не вылечит тиф и корь, не остановит холеру. Сказки, песни, всякие прибаутки могут показаться ерундой и чепухой для таких учёных людей, как вы, да и кметам, пожалуй, тоже бесполезным занятием видится бродить по деревням и записывать их байки. Только сказки и песни, которые, по вашему разумению, совершенная чепуха, дарят вдохновение. Они воодушевляют больных и скорбящих, помогают выразить горе и радость. Сказки помогают ребёнку, что мучается от болезни, заснуть, а неизлечимо больному найти утешение. Вы видели древние дворцы Благословенных островов? Они настоящее сокровище прошлого, что сохранилось до наших времён. Древние троутосцы строили эти дворцы для себя, не задумываясь, насколько великим даром они станут для будущих поколений, но мы, современные люди, дорожим ими как памятником архитектуры. Великие учёные со всего света приезжают, чтобы изучить эти прекрасные строения. Сказки, песни, прибаутки – всё то, что передают из уст в уста простые деревенские люди, – это такое же сокровище, что дошло до наших времён сквозь века от наших предков. Только оно не выковано из металла, не сложено из камня. Оно создано словом и потому ещё более хрупкое и ещё сильнее нуждается в защите. И мы, студенты и выпускники Императорского университета, посвятили свою жизнь этой цели: сохранить наследие наших предков для будущих поколений. Вот.

С этими словами я так решительно закрыл чернильницу, что едва не пролил всё. Пока отряхивал дневник и убирал вещи обратно в сумку, доктор молчал, а я боялся посмотреть ему в лицо. Вдруг стало невыносимо стыдно за мою тираду. Я, наверное, выглядел со стороны невероятным гордецом и дураком.

Когда же, наконец, мы встретились глазами, доктор Остерман добродушно улыбался, топорща свою идеальную бороду.

– Дорогой Михаэль, – произнёс он тепло, – я не осмелиться спорить с кем-либо, кто говорить о своём деле с такой любовью. – Он вдруг поднял руку с вытянутым указательным пальцем и добавил: – Я знать, с кем вас познакомить. Настасья Васильевна любит нас пугать. О, почти каждый вечер мы собираться у камина в гобеленной гостиной и слушать её ж-жюткий сказка. И моя Клара. Это моя дочь – Клара. Она полюбить вас сильно-сильно за ваши истории и не оставить в покое, пока вы не рассказать ей всё. Моя Клара – сирота. Ей так одинок. Друзей здесь, в глушь совсем неть. Она прочитать уже все книги в библиотеке графа, и ей сталь скучно.

– Графа? – Я так растерялся от его длинной речи, что смог спросить только об этом.

– О, я, я. Граф. Александр Николаевич. Вы должны остановиться у него. Где вы остановиться? Неважно. Забудьте эти ужасный провинциальный гостиниц. Клопы! Мыши! Кошмарь! Граф обожать таких людей, как вы: образованные, умные, честные юношь. Идёмте.

Он вдруг сорвался с места, кинулся к карете и велел извозчику снять его саквояж.

– Мы идём немедленно! – воскликнул доктор. – Ждать туть можно до смерть. Лучше ходить. Полезно для здоровье.

Сказав это, он запнулся, посмотрел на меня обеспокоенно.

– Хотя… вам ходить с ваш состояний…

– Я в порядке! – возразил я, закидывая сумку на плечо. – Голова уже совсем прошла. – Я бессовестно соврал, но оставаться на дороге дольше хотелось куда меньше. Что, если я снова её увижу?

---