Манящая корона

Борис Давыдов

Пролог

«Всюду, где простирается власть Империи, категорически запрещено проводить магические ритуалы начиная со второго уровня Просветления. Нарушение этого запрета приравнивается к государственной измене и карается:

– смертной казнью – для непосредственного нарушителя (либо нарушителей);

– каторжными работами – для заказчика (либо заказчиков) ритуала, а также для соучастника (либо соучастников), оказывавшего нарушителю прямую или косвенную помощь;

– ссылкой – для каждого, кто хоть и не являлся ни заказчиком, ни соучастником, однако присутствовал при проведении ритуала по собственной воле, с корыстной целью, либо в угоду своему праздному любопытству, либо просто по легкомыслию;

– денежным штрафом – для каждого, кто хоть и не являлся никем из вышеперечисленных лиц, однако знал о проведении ритуала и не сообщил об этом властям.

Виновный, принадлежащий к дворянскому сословию, независимо от тяжести проступка и, соответственно, понесенной кары, лишается титула, а также права на герб и девиз. Указанное лишение не распространяется на его потомков, ибо неразумно и несправедливо карать сына за проступок отца.

Магические ритуалы первого уровня Просветления, то есть изгнание из жилища или хозяйственных построек вредных насекомых и грызунов, поиск украденного или потерянного имущества, гадание о судьбе пропавшего человека и тому подобные, хоть и не одобряются, однако не запрещены и могут свободно проводиться квалифицированными магами, имеющими дипломы своих школ.

Проведение указанных ритуалов лицами, не имеющими вышеупомянутых дипломов, приравнивается к мошенничеству и карается по всей строгости закона».

Кодекс Правителя Норманна, параграф № 5

Мастер Раус, владелец двухэтажного дома на углу Торговой и Оружейной улиц, а заодно хозяин расположенной там же ювелирной лавки и мастерской, был известен всему кварталу как человек немногословный и сдержанный. Чуть выше среднего роста, довольно крепкого сложения, с аккуратно подстриженной окладистой бородкой и строгим непроницаемым лицом, он общался с людьми безупречно вежливо, но без тени теплоты. И всегда одинаково бесстрастно, даже если злая судьба подсовывала ему особо вредного и придирчивого клиента.

Вот и теперь, выслушивая визгливые упреки какой-то толстой купчихи, чересчур ярко и вульгарно накрашенной, – дескать, вместо любимого перстня норовят подсунуть другой, хоть и с таким же камнем, но камень меньше размером и поцарапанный! – он спокойно пропускал мимо ушей ее угрозы. Самыми безобидными из них были обещания пожаловаться начальнику стражи квартала, самыми серьезными – намеки, что обидчикам придется иметь дело с Первым Семейством (посланцу которого он не далее как сегодня утром передал кошель с ежемесячной данью). Кроме того, скандалистка, призывая богов-хранителей в свидетели, поклялась не пожалеть ног и нанести визиты всем подругам и просто знакомым, после чего те будут за сто шагов обходить эту паршивую лавчонку, прикрывающуюся поддельным или купленным патентом. Она и патента третьей-то гильдии не заслуживает, что уж говорить про вторую!

Хотя такое заявление уже граничило с откровенным хамством и напрямую задевало доброе имя покойного родителя, открывшего полвека назад эту лавку, мастер Раус снова промолчал. Вставить хоть слово было все равно что подбросить поленце в угасающий костер. Проще подождать, пока сама выдохнется, а уж потом разъяснить, в чем она неправа. Клиенту, каким бы он ни был, нельзя грубить, – это правило накрепко привил ему отец.

Можно было, конечно, просто указать ей на патент, висевший прямо перед ее глазами, и обратить внимание (опять-таки безупречно вежливым голосом, разве что добавив с аптекарской точностью едва различимую толику обиды или ехидства) на изящную золотую рамку, в которую он был обрамлен… Многие почтенные люди, входившие в самую высокую, первую гильдию торгового сословия, заложили бы не только богам, но и демонам свои души за такую рамку! Личный поставщик двора Пресветлого Правителя – это многое значило и о многом говорило. В том числе Первому Семейству… чтоб его главарю гореть в неугасимом пламени! Не забывает, мерзавец, взимать сверх обычной дани еще и десятую часть – именно за почет и «качество»… Ладно, незачем лишний раз травить душу. Если сама не заметила и не догадалась – значит, боги обделили мозгами.

Выждав, когда поток угроз, проклятий и жалоб утихнет, почтенный ювелир чуть заметно улыбнулся:

– Сударыня, мы сию минуту проясним эту неприятную ситуацию. Вот смотрите – это список моих заказчиков… – Он придвинул к себе сшитую стопку пергаментных листов, помеченных в алфавитном порядке. – Позвольте узнать, как ваше имя?

– Я ведь уже говорила! – взвизгнула толстуха.

– Вы называли его подмастерью, а не мне, позвольте напомнить, – все с тем же ангельским спокойствием произнес Раус. – Меня ведь в тот момент здесь не было… Итак, ваше имя, сударыня?..

– Дарина! – недовольно буркнула скандалистка, утирая взмокшее раскрасневшееся лицо тонким вышитым платочком.

– Так… – пальцы мастера проворно зашелестели, перебирая листы. – «Ал»… «Вейн»… «Гур»… Вот и литера «Дат». Ищем… Даар, Даргис… Нашел! Госпожа Дарина, Оружейная улица, собственный доходный дом за номером 55. Заказ: чистка перстня и растяжка на один размер. Правильно, сударыня?

– Правильно! Палец-то с годами толще стал, перстень не налазит, вот и отдала, чтобы растянули… Знала бы – десятой дорогой обошла вашу лавчонку!

«И не только палец, готов биться об заклад!» – с иронией подумал ювелир, скользнув взглядом по необъятной фигуре возмущенной купчихи.

– Теперь пойдем дальше, госпожа Дарина. Каждый заказ мы помечаем особенным образом, чтобы избежать путаницы: начальной литерой имени клиента и двумя цифрами. Один ярлычок с такой пометкой отдаем клиенту, а другой остается у нас, и мы возвращаем его вместе с заказом, перед окончательным расчетом. Ваш перстень был помечен: «Дат»24. У вас сохранился этот ярлычок, сударыня?

– Ясное дело, сохранился! Вот он! Хвала богам, хватило ума не выбрасывать, а то вовек бы ничего не доказала, обжулили бы бедную вдову и радовались, бесстыжие!

Изрядно удивленный и озадаченный ювелир еще даже не успел задуматься, по какой причине предъявленный ему ярлычок не соответствует второму, который оставался в кожаной коробочке, откуда только что и был извлечен злополучный перстень, как ему преподнесли новый, куда более неприятный сюрприз:

– Сударыня, я попросил бы вас придержать язык! – раздался негромкий, слегка дребезжащий голос.

И вот тут мастеру Раусу едва не изменило его легендарное хладнокровие: повернувшись к подмастерью Тону, позволившему себе пререкаться с клиентом, да еще в присутствии хозяина, он встретил растерянный, блуждающий взгляд быстро стекленеющих глаз, и увидел хорошо знакомую улыбку…

Человек, посвященный в эту тайну и ставший свидетелем того, что произошло после, присягнул бы с чистой совестью: в мастере Раусе погиб великий лицедей! Опередив купчиху, готовую снова взорваться и учинить скандал, он отправил Тона на второй этаж с каким-то поручением, затем разыскал перстень купчихи, мирно таившийся в точно такой же кожаной коробочке, но, естественно, с другим – правильным – ярлыком, получил заверения, что тот самый, подлинный, и лично, с величайшей осторожностью надел его на толстый палец скандалистки, участливо спрашивая, не жмет ли… Наконец, в знак компенсации за причиненное беспокойство, отказался от второй половины положенной платы (после чего настроение купчихи явно изменилось к лучшему). И все это – за какую-то минуту, не меняя выражения лица и не повышая голоса!

– Не сердитесь, благородная госпожа! Ума не приложу, что с парнем: всегда был спокойный, исполнительный, послушный… Может, с девчонкой разругался, может, съел что-то несвежее… Чтобы он перепутал заказ да еще стал перечить клиенту – в жизни такого не случалось! Прошу вас, проявите великодушие, не держите на нас зла.

Госпожа Дарина изволила быть великодушной, заверив, что не сердится, а от себя добавила, что молодежь нынче пошла совсем невозможная: ни страха перед богами, ни почитания традиций, ни уважения к старшим! Видно, почтенный мастер Раус слишком добр и снисходителен. Не грех бы и поучить ремнем наглеца-подмастерье, чтобы не забывался. Ювелир заверил, что непременно поучит, после чего чуть ли не с поклоном выпроводил купчиху и торопливо, буквально перед носом у очередного посетителя, повесил на дверь лавки табличку «Закрыто».

Меньше чем через минуту, взбежав со всех ног по крутой лестнице на второй этаж, он стоял возле узкой койки, над сведенным судорогой телом Тона, и с тревогой вглядывался в его искаженное лицо. Остекленевшие глаза подмастерья, заволоченные красноватой мутью, лихорадочно озирали комнату; посеревшие губы, растянувшиеся в жутковатой широкой улыбке, мелко дрожали.

– Брат Тон! – негромко окликнул его Раус. – Если ты слышишь меня – ответь или подай знак!

Глаза уставились прямо на него и на долю секунды просветлели, а потом снова нахлынула краснота.

– Я слышу, брат Раус…

– Приближается Священный Час или тебе просто плохо? Не бойся испугать меня, говори как есть!

---