Крапива

Даха Тараторина

Глава 1

Девка была дивно хороша собой. Статная, ладная, златовласая, что пшеница в лучах восходящего солнца. По той пшенице она и шла, временами кланяясь борозде да собирая что-то в корзину, висящую на локте.

Княжич придержал коня – полюбоваться. Девка, видно, поднялась давненько, и ей, в отличие от Власа, никто к пробуждению трапезы не готовил. Сама мозолила тронутые загаром руки, сама в поле трудилась, сама и по хозяйству… Влас таких обыкновенно не привечал. К чему? Труженицы рано старели, привычно горбились, и кожа их покрывалась грязными пятнами рыжины, что меч ржавчиной, коли его долго не пускать в дело. Эта же иная. Когда нагибалась, спину держала ровно, а не дугой, кожу словно целовало какое-то другое солнце, ласковое да доброе, а не то, каковое припекает на самой окраине Срединных земель к середине лета. А когда нырнула в золотые волны двузерянки, будто нарочно выставив напоказ округлые бёдра, обтянутые понёвой, Влас и вовсе распустил ворот рубахи. Зной покамест не опустился на поля, а жарко вдруг стало…

Седовласый дядька поравнялся с княжичем, кивнул на девку.

– Подозвать?

Влас махнул смоляной головой, поглазел ещё малость и, наконец, звонко свистнул в два пальца.

Девка так и подскочила, выронив корзину, а весёлые парни, до того затаившие дыхание подобно господину, залились смехом. Отдышавшись, она сощурилась против солнца и признала молодца. Сказала, поскупившись на поклон:

– Здрав будь, княжич.

Влас повернулся в седле и упёр руку в бедро.

– И ты здравствуй, красавица.

Однако ж дальше разговор вести девица не спешила. Дождалась, пока хохот утихнет, обвела малую дружину хмурым взглядом да пошла подымать корзину. Влас всё больше привык к девам улыбчивым, смешливым. Такие сами норовили подойти к нему ближе, ненароком коснуться запястья, а то и шепнуть на ухо ласковое слово. Шутка ли? Мало того, что княжич, так ещё и хорош собой.

Эта же улыбкой никого не одарила. Да и умела ли?

Первым неладное заподозрил дядька. Кому, как ни ему?

– Будет, княже. Нас дома ждут.

Но Влас, как водится, только отмахнулся от старика.

– Подождут. Эй, славница! Что не весела?

– Некогда веселиться, – был ответ. – Работать надобно.

– А ты передохни, присядь, – Влас хлопнул себя по бедру, дескать, прямо сюда и садись. – А мои молодцы за тебя потрудятся.

Дружники снова загоготали, что стадо гусей.

– А ты, княжич, небось тоже без дела сидеть не будешь? Пока мы трудиться в поле станем, ты потрудишься над девкою?

Влас показал белые зубы: сами гадайте, стало быть.

Девка метнула тяжёлый взгляд парням за спины – туда, куда убегала пыльная колея. По ней приехали всадники, по ней чуть раньше пришла и она сама. Нынче, чтобы вернуться в деревню, следовало обогнуть дюжину оружных мужей да их вожака, скалящегося не хуже волка. Славница ровно и тихо проговорила:

– Не серчай, княжич, что не по чести тебя приветствую. Я с родовитыми говорить не обучена.

– Так я тебя обучу, – с готовностью пообещал Влас. – Знай слушай!

Она медленно покачала головой.

– Слыхала я, что и без меня тебе нашлось, кого учить. Неужто Матка не уважила, мёду не поднесла, рядом дочь не посадила?

Старшая в деревне, Матка Свея, и впрямь уважила его как следует. Мёд был сладок и пьян, а дочь её, что слыла первой красавицей в Тяпенках, добра и ласкова. Да не по сердцу. Где уж тут разгуляться молодому горячему парню, когда дядька нашептал: хитрая Свея не просто так отправила к нему любимицу. Зачнёт от княжича наследника – и станут Тяпенки зваться Срединной землёй, шляхам поганым на зло. А княжич возьми да и заупрямься! Словом, не веселие, а обида одна!

Оттого княжич, хоть и пировал вдоволь, и наплясался, а силушку молодецкую не растратил, да и хмель из буйной головы выветрил не до конца. А тут – девка! Да норовистая… Да та, что на пир не явилась, не пожелала поклониться щедрому господину.

Ещё дядька масла в огонь подлил:

– И то верно, княжич. Не таких тебе учить, не стоит того.

– Что я вам, жеребец племенной?! – взбунтовался Влас. Конь под ним заржал, почуяв злость хозяина, а дядька смущённо потупился. – Сам решу, кого и чему… учить.

– На то твоя воля, княжич, – не стала спорить девка и… пошла прочь прямо через поле.

Дружники не преминули подшутить:

– Что, княжич, уплыла рыбка? Али крючок маловат для такой добычи?

Власа в краску так и бросило!

– А ну стой! Ты, девка!

Златовласая лишь ускорила шаг.

– Сюда иди! Вот же Лихо! Привести её, живо!

Парням только прикажи: гикнули, хлестнули поводьями да поскакали наперерез упрямице. Только отяжелевшие колосья под копытами захрустели!

Девка метнулась вправо-влево, кинулась в сторону леса, да куда там! Длинноногие зверюги снова и снова отрезали ей путь, теснили к княжичу.

Наконец добыча попалась, хоть и сверкала синими глазищами непокорно да корзину к груди прижимала так, что, окажись на её месте шея Власа, придушила бы.

А так ещё краше! Взопревшая, с растрёпанной косой, высоко вздымающая грудь…

– Что бежишь? Думаешь, обижу?

Влас нагнулся с седла – погладить дурёху по щеке, но та шарахнулась, словно от чёрной хвори.

– Да что ты как дикая, ну?

– Не тронь, княжич. Заклинаю: не тронь! – глядя в землю, попросила она.

– Не то что?

Златовласая замотала головой.

– Тебе же хуже будет. Не тронь, пусти домой…

Позади вновь послышались смешки, а тут ещё и дядька:

– Влас, ну её. Не трогай. Больная небось.

– Больная, – подтвердила упрямица.

Княжич досадливо дёрнул поводья, конь едва на дыбы не встал.

– А что, Несмеяныч, мне нынче трогать дозволено только того, на кого ты укажешь?

Дядька заладил своё:

– Поехали…

– Вот ты и поезжай. А я… управлюсь и догоню.

Девка затравленно озиралась. Неужто никто не спасёт?! Но везде, куда ни глянь, только чужаки, да и свои, что уж, не бросились бы на подмогу: кому охота с наследником самого Посадника ссориться? Да и ради кого…

И дурёха побежала. Быть может, стой она смирно, обошлось бы. Но страх кусал за пятки, куда тут думать да гадать? И княжич кинулся следом.

Конь в два прыжка нагнал бы беглянку, но Влас травил её долго, рисуясь перед дружиной. Те знай подначивали:

– Хватай, хватай! Быстра пташка! Лови, княжич!

Девка небось уже поверила, что спасётся, когда Влас поймал её на самом краю поля, ловко подсёк плетью да повалил. Почти на бегу спрыгнул с седла, и жеребец проскакал ещё добрых полверсты, прежде чем понять, что всадник пропал, и остановиться. Конь фыркнул и опустил голову в пшеницу – поискать лакомство. Всё одно хозяина не видать. А хозяин с девкою вместе уже возились в золотых зарослях.

– Куда, дура?! Стой!

Девка не слушала. Визжала, билась, как рыбёшка, словно нарочно кипятила княжичу кровь. Влас хватанул за ворот, тот затрещал, открывая налитую девичью грудь… Куда там до дядькиных упреждений!

Княжич навалился сверху и принялся рвать. Рубаху, сарафан, косу – поди разбери! И целовал жарко, безумно, больно. На девкиной шее мигом расцветали алые цветы!

Обрывки рубахи скользнули по плечам, юбка задралась до пояса. Вот-вот охота завершится!

– Пусти, пусти!

Но летний зной, что ещё не опустился на поле, успел затуманить молодцу голову.

– Красивая… Дай тебя… Не кричи, тихо, тихо…

И тогда девка затихла. Не то уговоры послушала, не то поцелуям сдалась.

А вот Влас заорал.

Жгло так, будто ненароком ступил на раскалённые камни в бане. Да не ступил, а целиком провалился в яму, такими камнями выложенную. Кожа будто слезала с костей, а пахло жжёной травой.

Девка, глотая слёзы, отползала. Обрывками одёжи она прикрывала наготу и всё лепетала:

– Просила же… Не тронь…

Но княжич не слушал. Он катался, подминал под себя пшеницу. И не разобрать: не то горит, не то заживо варится…

Дружники с седым дядькой спешили на крик, ещё не ведая, что опоздали: ожог растечётся по всему телу и будет мучать молодца ещё несколько дней, покуда свежие шрамы не покроются уродливой коркой. И не станет больше красавца княжича, на которого тайком али напрямую заглядывались девки. Будет только изуродованный дурак, польстившийся на кусок, что не по зубам ни одному мужу.

Жила девка особняком, на краю деревни. И все в Тяпенках знали, что трогать её не след. Потому что звалась девка Крапивой.

***

Не заложи нелюдимый батька избу на самом краю деревни, Крапива со стыда бы сгорела, пока добиралась домой. Рубаху княжич изодрал в клочья и, правду молвить, девка ничуть не жалела о монете, которой отплатила молодцу. Но, узнай кто о случившемся, её, Крапиву, первой бы и наказали. Матка Свея разве что не на цыпочках перед гостем ходила, пир устроила. А какой пир, когда пшеницу жать пора? Не ровен час, урожай погорит на такой жаре!

Вот и хоронилась девица от всякого встречного. Благо, было их немного: праздник удался на славу, и мало кто не воспользовался дозволением Свеи повеселиться на нём. Оттого те, кто ночью плясал бойче, поутру подняться не смогли. А княжич, поглядите-ка, коня седлал да отправился восвояси с самым рассветом! Чтоб ему!

---