Демон против всех

Анатолий Матвиенко

Глава 1

Ангел-атеист

Вселившийся в грешника демон обычно ведёт буйный образ жизни, совершает непотребства и всячески смущает душу попавшего под раздачу смертного. Причина проста: засидевшееся в преисподней существо истосковалось по земным благам, поэтому спешит зачерпнуть их полной чашей. Кто знает, представится ли ещё раз такая возможность.

Зимой 1951 года я нарушил все демонические обычаи и тихонько дремал в уголке сознания старшего лейтенанта Владимира Мошкина, стараясь не потревожить парня. Впитывал только полезные его воспоминаниям, касающихся таинств управления реактивным истребителем МиГ-15. Когда над аэродромом в Андуне[1] взлетали зелёные ракеты, и Володя выруливал на взлётно-посадочную полосу, его органы чувств становились и моими. Скоро я увижу, как земля уйдёт вниз, мы пробьём облачность и заберёмся тысяч на тридцать фу… Отставить! На десять тысяч метров, никак не отвыкну от британских футов и прочих галлонов.

В горле пересохнет. Небо станет ярко-синим, а если добавить ещё тысяч пять, начнёт темнеть. Не космос, но уже стратосфера.

Не смущая старлея, я не вмешивался в управление и только пытался по его движениям рук-ног понять советскую птичку, весьма отличающуюся от привычного «Глостер-Метеора».

Конечно, мне ничего не стоит отшвырнуть Володьку в сторону, объяснив: на мостике новый хозяин. Русский язык у меня приличный, годы в Бобруйске, в Испании и снова в СССР не прошли даром, тем более Володя – парень скромный, немногословный. Сумею скрыть подмену от офицеров и техников полка. Самолёт мне подчинится… Но я до сих пор не сделал ничего вот по какой причине. Ваня Бутаков, мой прежний второй пилот в одной черепушке, был пьянь, враль, бабник и вообще секретарь комсомольской ячейки. Короче – закоренелый грешник, готовый кандидат в зэ-га для загробной зоны[2]. Его отпихнул от руля почти сразу и перевоспитывал годами, пока тот не стал адекватным. А что здесь делать то? Я – демон из преисподней, профессиональный мучитель безбожников. Вселиться вправе только в очень грешную душу, такой как раз и была душа худшего сталинского сокола во всей Рабоче-крестьянской Красной армии.

Но Володька из другого теста. Хороший он, правда. И гнобить его жаль.

Молодой, в марте исполнится двадцать четыре, третья звёздочка упала на погон только-только, в Китае его догнала. Пусть и невидимая. На наших хабэшках и шинельках отвратительного горчичного цвета нет погон, потому что мы здесь не солдаты и не офицеры могучего Советского Союза, а добровольцы-ополченцы Народно-освободительной армии Китая. Типа как во время моей испанской эпопеи. Наш комдив Кожедуб, пару раз его видал глазами Мошкина, ровно такой же партизан. На фуражке даже кокарды нет. По пути в Азию ругался почём зря при виде неуставного воинства и звал нас «командой демобилизованных поваров».

Мошкин сейчас в лётной куртке. На ногах обуты туго зашнурованные китайские солдатские ботинки. Если нацепить сапоги, то лучше с парашютом не прыгать: как ни задирай пальцы вверх, в момент раскрытия купола сапоги сорвёт, и хромачи улетят вниз, расставшись с хозяином навсегда. Добираться к своим через половину Северной Кореи босиком, да ещё зимой – развлечение так себе.

Вдобавок на шее у Мошкина повязан легкомысленный шёлковый платок с цветными драконами. Воротник у китайского барахла жёсткий, шею натирает, с платком – терпимо. Ботинки и платки у лётчиков неизменно обнаруживают проверяющие из штаба авиакорпуса и особенно из Москвы. «Па-ачему не по форме одет, товарищ… военный?» Звание не называют, погон-то нет…

Петруха из нашей эскадрильи, дело было после ужина, и он принял на грудь положенные за вылет сто грамм, как-то нарвался на подобного московского фраера. Тот: «Почему не по форме? Как честь отдаёте…» И так далее. Петруха морду кирпичом, прищурился под азиата и начинает объяснять: «Суань-бань-хань-вань-мань-хо! Дас ест вас не понимайтен!» Московский подобрел и сразу так ему: «Извините, товарищ китайский лётчик. Не признал». Наши потом на Петьку навалились, мол, когда это китайский успел выучить? Тот: «Какой, вашу маму, китайский?! Хрень всякую молол, что только в голову пришло».

Так вот, о Мошкине. Он тоже детдомовский, как Бутаков, но не в босоту вырос, а к чему-то хорошему тянулся, стремился. В лётное училище прошёл, там конкурс и требования ого-го. Не пьёт, максимум сотку закидывает за ужином, положенную в части. Не бегает купить местное китайское пойло, чтобы догнать градус. Конечно, комсомолец и некрещёный. Но тут весь полк такой, если не комсомолец, то коммунист, это признаётся во благо и в порядке вещей, потому душа его считается заблудшей, а не злостно грешной.

По женскому делу спокойный. В Союзе амуры крутил без зачётного результата. Не пытался воткнуть во всё, что шевелится, как норовил Бутаков. Жениться не успел.

Короче – нормальный, честный, скромный. Малость трусоватый. Как увидел в воздухе «Тандерджет», запаниковал, едва не потерял ведущего.

Какого ляда загробная канцелярия решила подставить Володьку под меня, ума не приложу. Как говорят, пути Господни неисповедимы. Точнее – пути тех, кто около Господа ошивается и делает вид, что вершит судьбами от его имени.

«Здравствуй, Марк!»

Твою налево… Только вот подумал о них, светоносных. Выходит – сглазил.

«Тихо! Старлея испугаешь. Он не в курсе пока. Ты кто?»

Я заметил, что володькина рука на рукоятке управления дрогнула, отчего дёрнулся весь самолёт.

«Извини. Первый раз в послежизни подопечного навещаю. Не знал, что и как тут».

Ого! Прежний скорее крылья бы себе отрубил, чем извиняться начал.

«Новенький? Семнадцатая канцелярия шестого небесного уровня? От имени конклава?»

«Тридцать третья канцелярия… Марк! Что ты несёшь! Неужели ты не знаешь… Какой конклав! Ради тебя одного, что ли?»

От сих слов обидно стало. Ей Богу. Когда к Бутакову подселяли, ангел изрёк «решением конклава шестого уровня», причём – с таким выражением на постной морде, как в СССР вещают о постановлении ЦК КПСС. То есть Божья воля, ни больше, ни меньше. Сейчас, кажется, мою персону начали ценить ниже, чем до первой командировки в мир под солнцем. Короче, в загробном мире из меня карьерист никакой. В Королевских ВВС за десять лет вырос быстрее, чем в преисподней за девятнадцать веков.

Что новый босс – зелёный как огурец, имеет свои плюсы. Шепчет по-латыни и не высовывается. Прежний попросту бы сел на приборную панель, распушив нимб, свесив ноги и крылья, видимый Володьке ровно в той же степени, что и мне. Несложно представить, как офигел бы мой комсомолец. Ладно, посмотрим, что у нас за новый фрукт.

«Просвещай!»

«Да всё очевидно. За годы Второй мировой на тот свет свалилось более чем на шестьдесят миллионов душ больше, чем от естественной смертности. Ты должен помнить аврал после Первой мировой и эпидемии испанки».

«А как же! Добавь грёбаную большевистскую коллективизацию. Отряды зэ-га, заключенных грешников на моей зоне, были переполнены года три-четыре. Потом открыли новые отряды, всё утряслось».

«И никто не извлёк урока! Понимаешь? Пусть зоны иллюзорные, тела фантомные, но надо организовать, сколотить обслугу, обучить, для этого отобрать кучу жёстких грешников вроде тебя, отбывших сотни лет пыток».

М-да. Я здорово оторвался от проблем преисподней.

«Вас, белокрылых, тоже наверняка не хватает для слежения за подонками типа меня?»

«Нет. Нас много, святых мучеников. Даже слишком. Я сам – из 1943 года».

«Еврей?»

«Как Абрам, твой прежний куратор? Нет. Белорус».

Ангел вдруг заткнулся. Пользуясь паузой, я прислушался к Мошкину.

Наш базар, если тихо шептаться, может отдаваться у него в голове комариным шевелением. Во время полета, когда в наушниках шлемофона постоянные голоса «193-й, мать твою, не отставать», гудит двигатель, глаз постоянно перебегает с переднего стекла на приборную панель и зеркало, не до самоанализа. Если бы разобрал какие-то слова, тоже вряд ли бы что-то понял, как и любой живущий на земле. Разговорная латынь преисподней здорово отличается – и от классической, и от современных языков.

«Меня звали Юрий. Был ксендзом, жил на севере Витебской области. Партизанский край, знаешь? Ну да, ты воевал далеко. Немцы проводили операцию против партизан. Не только немцы. Местных полицаев тоже хватало. Для устрашения жгли деревни».

Спо-окойно…

Это было давно. Но я никогда, ни за что и ни при каких условиях не забуду ни Гернику, ни Ковентри. Тысячи людей, сгоревших заживо или раздавленных насмерть обломками зданий… Двух близких мне женщин, убитых немецкими бомбами. Даже погибшего из-за светомаскировки моего рыжего кобеля-ретривера, совсем молодого! И его не забуду и не прощу. Мимо внутреннего взора почему-то мелькнуло лицо Бори Сафонова, я запомнил его улыбающегося на все тридцать два зуба. Живого.

Но Борис сгинул в бою, тогда же сбил «Юнкерс» и отправил души экипажа на перевоспитание в загробную зону перед тем, как навсегда нырнуть в Баренцево море.

А вот погибшие в огне дети… Порой подмывает дезертировать из мира живых и попроситься обратно начальником отряда на зону для дохлых наци. Изобрёл бы для них что-то очень-очень особенное. Чтоб Майданек казался раем.

---