Забытые богом

Олег Кожин

© Олег Кожин, текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Инквизитор

Петрозаводск, март

Ночью к Макару пришел Дьявол. Как всегда, в привычное время, где-то за два часа до рассвета. Дьявол миновал зал, мягко ступая дорогими мокасинами по трехсотлетнему паркету. Бесшумный, бесстрастный, бессмертный. Верховный бес. Ни трезубца, ни хвоста, ни копыт. Вместо всей этой средневековой мишуры – деловой костюм, серый, в едва заметную полоску, легкая белая сорочка да галстук-селедка, захлестывающий высокий ворот. На запястье левой руки, напоминающей вареную крабью клешню, тускло поблескивали стильные часы «Бреге», один в один «патриаршая модель». Правая держала тонкий кейс из черной кожи и хрома. Выйдя из стены, Дьявол направился к огромной двуспальной кровати, где, по-детски натянув одеяло до самых глаз, застыл дрожащий от страха Макар.

Обычно Дьявол одевался подчеркнуто неброско. Никакой роскоши, только удобство. Но не сегодня. Часы а-ля патриарх еще можно было объяснить изощренным актом богохульства, но остальное… Это угнетало Макара. Он предчувствовал новое наказание и никак не мог угадать, чем оно обернется: испытанием, после которого становишься сильнее, или банальной пыткой. Прочесть что-либо на размытом лице ночного гостя не представлялось возможным. Лишь огненно-рыжая радужка дьявольских глаз, неизменно статичная посреди хаоса меняющихся черт, выражала хоть какие-то эмоции. В основном презрение и усталость. В последнее время презрение доминировало.

Дьявол деликатно откинул край шелковой простыни и присел на кровать. Игнорируя Макара, поспешно подтянувшего ноги к груди, он устроил кейс на коленях. Заскорузлые черные когти с удивительной ловкостью выставили кольца кодового замка в нужную комбинацию. Три шестерки. Конечно же, три шестерки. Крышка открылась, и Макар, на время позабыв о страхе, с любопытством подался вперед.

Утопая в красном бархате, внутри покоилась обыкновенная пластиковая бутылка, из-под кваса или, быть может, пива. Неудачно сорванная этикетка оставила на боках ошметки клея с островками намертво прилипшей бумаги. Подцепив когтем исцарапанную синюю крышку, Дьявол легко сорвал ее, поднял бутылку над головой, опрокидывая содержимое на себя. Стремительно пустеющая тара заклокотала пластиковым горлом. Точно пятно от пробитого нефтяного танкера, в воздухе растекся резкий запах бензина.

Бутылка с громким хрустом смялась и отлетела в темноту. Опустевший кейс грохнулся на пол. Дьявол по-собачьи мотнул головой, разбрасывая в стороны жирные маслянистые брызги. Обожженная клешня по-хозяйски зарылась в стоящий у изножья кровати мешок, который Макар на днях притащил из ювелирного магазина. Через край посыпались мелкие украшения. По паркету запрыгали броши, перстни, кулоны и увесистые печатки. Часть их проворно спряталась под кровать. Завороженный странным поведением ночного гостя, Макар внезапно понял, что тот ищет. Понял и похолодел.

Расплывчатый лик Дьявола повернулся к Макару. Самую малость. Ровно настолько, чтобы перепуганный человечек увидел, как смеются неподвижные огненные глаза. Закончив поиски, Дьявол вытянул руку перед собой. Золотые цепочки скатывались с нее дохлыми желтыми червями. В когтистых пальцах сверкнула массивная платиновая зажигалка, инкрустированная драгоценными камнями. Загнутый коготь большого пальца со звоном откинул тяжелую крышку, чиркнул зубчатым колесом по кремню и загорелся. Пламя взметнулось по рукаву, вспрыгнуло на грудь, а уже оттуда весело разбежалось во все стороны.

Дьявол вспыхнул. Как тот буддийский монах из Сайгона. Как Москва, в сентябре 1812-го. Или, скорее… как неопалимый терновый куст, из которого Бог разговаривал с Моисеем.

Сложив руки на коленях, Дьявол пылал, и вместе с ним пылало его вытянутое отражение в широко распахнутых глазах Макара. Дорогая ткань прогорела за считаные секунды, слой за слоем, будто кто-то чистил гигантскую луковицу, поспешно добираясь до красноватой сердцевины. Расплавились золотые запонки, крохотными слезинками упали на пуховый матрас, проточив две черные дырки. Продержавшись на несколько мгновений дольше, потек массивный браслет часов. Огонь, пляшущий по маслянисто блестящему телу Дьявола, не перекидывался на кровать, но при этом вовсе не думал угасать. Потрясенный Макар, как во сне, протянул к нему руку и тут же отдернул, опаленный чудовищным жаром. Объятый пламенем Дьявол стал его откровением. Все есть пепел, говорил ему Дьявол. Все есть прах и обугленные головешки.

Содрогаясь от омерзения к самому себе, Макар огляделся. Вещи, которые не так давно он просто не мог себе позволить… все эти золотые побрякушки, драгоценные стекляшки, шедевры искусства, дорогие дизайнерские штучки, спортивные автомобили… Символы статуса и положения. Вещи. Тряпки. Шмотье. Бесполезный пережиток прошлого, не годный даже на растопку!

Желание спалить все это, – все, что он кропотливо, с упорством хомяка собирал по городу последние две недели, – стало необоримым. Зародившись где-то в груди, оно, будто и само имея огненную природу, начало прожигать Макара изнутри. И, точно услышав его мысли, неугасимое пламя рвануло в разные стороны. Пожар бушевал, жадно перемалывая оранжевыми зубами старинные гобелены, картины, паркет, громадный плазменный телевизор, мешок с ювелирными украшениями, ворох костюмов «от кутюр», валяющихся прямо на полу, кровать с балдахином. В эпицентре пожара сидел невозмутимый Дьявол, одобрительно покачивая лобастой головой, увенчанной витыми бараньими рогами.

Промозглый мартовский ветер, все еще отдающий февральской стужей, привел Макара в чувство. Трясясь от холода, он стоял посреди пустынной площади Ленина, одетый в одну лишь простыню, завязанную через плечо на манер тоги. Над Макаром, устремив взгляд за горизонт, нависала гигантская фигура вечно живого вождя пролетариата. На лице гранитного Ленина скакали непоседливые блики, отчего казалось, что памятник то лукаво щурится, то недовольно кривит губы.

Пахло костром. От копоти першило в горле, легкие терзал сиплый кашель с привкусом гари. За спиной Макара ревело и трещало рыжее чудовище – это его зарево оживляло застывшую мимику каменного истукана. Звонко лопались стекла, скрежетал деформирующийся металл. Только сейчас Макар обнаружил, что сжимает в руке пустую пластиковую бутылку. Он принюхался. Из горлышка несло бензином.

Поспешно отбросив ее в сторону, Макар затравленно огляделся. Все три дороги, ведущие на площадь Ленина, оказались пустыми. Пустыми были и прилипшие к ним тротуары. Не горел ни один фонарь. Не теплилось ни единое окошко. Будто по всему району внезапно отключили электричество. Единственный источник света – живой открытый огонь. Макар наконец вспомнил и нервно рассмеялся. Повернувшись спиной к хмурому вождю, он с интересом уставился на объятый пламенем Национальный краеведческий музей, служивший ему домом весь последний месяц.

Несколько минут, не обращая внимания на сильнейший озноб, Макар следил, как огонь уничтожает одно из старейших зданий города. Пепел к пеплу. Прах к праху. Только когда ноги совершенно окоченели, Макар зябко обнял себя трясущимися руками. Что-то острое кольнуло ему грудь, заставив вздрогнуть. В правой руке оказался скальпель.

Последний раз Макар пользовался инструментом лет пятнадцать назад, еще на втором курсе, перед самым отчислением. И да, это был тот самый скальпель, который он утащил домой с практики, чтобы тренироваться на куриных тушках. Монограмма МСII, криво выцарапанная на тонкой рукояти, не оставляла сомнений. Макар Скворцов, второй курс. Незадавшийся хирург. Временно безработный. Перманентно неудачливый.

Отблески костра плясали на хирургической стали, наполняя Макара темным удушающим ужасом. В дрожащей руке он держал свое прошлое. Скальпель не мог быть здесь, никак не мог и все же был, холодный, острый, ни капли не изменившийся. Он исчез в каморке для улик, пропал, сгинул в рутине судебного производства! Он не мог быть здесь!

Точно ядовитую гадину, Скворцов бросил скальпель на асфальт. Тот зазвенел, но не обиженно, а насмешливо. «Я вернулся! – слышалось в его стальном голосе. – И я никуда не денусь». Тягучий страх наконец затопил разум, и Макар, не разбирая дороги, бросился в темноту, прочь от горящего музея.

Ревущее пламя издевательски хохотало ему вслед.

Часть I
Закат

Возлюбленные

Светозарево, июнь

Травы было – валом. Сочные хрусткие заросли, высотой почти до пояса, густые, как волчья шерсть. Везде, где только можно, а в особенности там, где раньше было нельзя. В таких местах трава разрасталась особенно яростно и буйно, со страстью освободителя отвоевывая некогда отобранные человеком угодья. А этой дуре приспичило объедать солнечные головы одуванчиков, усеявших задний двор ярким колышущимся ковром. Широкие рога мешали, цепляясь за выбеленные непогодой жердины забора, но корова упрямо тянула вперед толстую шею. Полчища одуванчиков исчезали, смолотые крепкими зубами. Недовольные шмели, обиженно гудя, отлетали прочь, на безопасное расстояние.