Читать онлайн «Геммы. Сыскное управление»

Забытое знакомство

Карета остановилась у невысокого обрыва, откуда открывался вид на залив и рыбацкую деревню. Должен был открываться, потому что отец поспешно задернул шторы и вышел вон. Только бросил напоследок:

– Оставайся здесь.

Девочка несколько мгновений вслушивалась в его удаляющиеся шаги, потом в мелкий перестук камешков, катящихся со склона. Снаружи всхрапывали и били копытами кони, вскрикивали, будто переругивались, птицы. А за всем этим – море, море, море! Огромное, почти бескрайнее, оно гулко вздыхало, толкаясь о невидимый девочке берег мягкой грудью и вновь отступая.

В карете было темно и душно. И вдобавок невыразимо скучно. Терпение быстро иссякло – ну нечем ей заняться: разве что снова выдергивать золотые нити из обивки сидений, опостылевших за долгие дни пути. Девочка распрямила затекшие ноги и задумалась – не станет же папенька ругаться, если она отойдет от кареты всего на два шажочка? Не станет, разве только пальцем погрозит и тут же простит, как прощал ей до этого все выходки.

Она тихонько потянула за изогнутую крылом медную ручку, и лаковая дверца приоткрылась с тихим скрипом, потонувшим в новом чаячьем вопле. Морской ветер, будто только того и ждал, швырнул ей в лицо горсть мелких брызг и рванул шляпку так, что та едва не улетела.

Девочка облизнула соленые губы, рассмеялась и совсем откинула густую черную вуаль – здесь она ни к чему. Рина огляделась и увидела, что кучера Антона тоже нет на месте, он ушел в деревню с отцом. Тем лучше, некому будет нажаловаться.

Море оказалось не синим, не лазоревым и не небесно-голубым с радужными переливами от солнечных лучей. Ее глазам открылось поле молочной ртути, что на горизонте сливалось с таким же скорбным небом. Рина пожала плечиками и, подтянув тесемки плаща, зашагала к краю обрыва, за которым скрылся отец. Она никогда прежде не видела рыбацких деревень. Она вообще мало что успела повидать.

Каблуки ее высоко зашнурованных сапожек вязли в рыхлой песчаной земле. На такой хоть рисуй, все видно будет. Протанцевав до края, Рина заглянула за него.

Деревенька оказалась на удивление тихой. Может, все ушли в море?

Но, переведя взгляд выше, к водной кромке, Рина вдруг увидела силуэт отца. Он выглядел необычно: вместо гордой осанки – полусогнутая спина. Боком, пригнувшись, он приближался к воде, а рядом с ним кучер и его верный помощник Антон растягивали в руках рыболовную сеть. Как будто они собирались поймать кого-то.

Дальше, в воде, там стояла фигура. Кто-то совсем маленький стоял, и волны толкали его со всех сторон, пытаясь повалить на колени, захлестнуть с головой. А вокруг… на поверхности волн безжизненно лежали какие-то рыбины, ими двигала только вода, но не они сами. Большие рыбины, с человеческий рост. С руками и ногами, с юбками и в рубахах, со светлыми и темными волосами, что треплет прибой… Не рыбины. Люди. Все они лежали в прибое лицами вниз, головой к ртутному горизонту.

Все, но только не тот мальчик. В том, что это мальчик, ее ровесник, Рина уже не сомневалась.

Отец и Антон растянули сеть, приближаясь к линии прибоя. Они хотят поймать его? Этого ребенка?

Тут отец обернулся и увидел ее. Он закричал:

– Назад! Прячься!

Рина попятилась, сделала только один неверный шаг, но обрыв уже посыпался, поплыл под ее ногами, и она заскользила по песку и гальке вниз.

Мальчик, до того неподвижно смотревший на волны, тоже повернул голову. Светлые пряди захлестнули его бледное лицо.

Рина, запутавшаяся в юбках на кринолине, ободравшая ладони даже сквозь перчатки, замерла, не сводя взгляда с его тощей фигурки в развевающихся на соленом ветру пепельных лохмотьях.

И чужой голос в ее голове вдруг спросил:

«Кто ты?»

Непостижимо само бытие Серафимов.

Однако ведома им любовь не лишь духовная, но и мирская.

Называю себя сыном Крылатых Мудрецов не с гордыней,

но со смирением. Ибо жизнь дарована мне с целью единой:

проводить тебя, и тебя, и родителей твоих, и детей

твоих сквозь сотни лет молчания.

Великим Благословенным именем не наречен я, но обречен.

И Свет Крадущим ведома любовь, и плоды любви сей не обречены,

а наречены Великим Проклятым именем.

И грезит каждый из оных о сотнях лет слепоты.

Наставления Диаманта

ДЕЛО № 1:
Счастье как жар-птица I

Сквозь частые перекрестья узких оконных рам Архива свет проскальзывал будто бочком, стараясь не касаться высоких тонкокостных стеллажей, шатких стопок пергаментов и груд свитков.

Луч перешагнул через выдающего немелодичные носовые рулады Хранителя, рассеянно погладил по лысеющей голове Рустикса, который тайком размазывал козявку по корешку фолианта четырнадцатого века, и на цыпочках подобрался к кудрявому светловолосому пареньку лет восемнадцати, младшему из троих работников Архива. Тот совершенствовался в тонком искусстве сна с открытыми глазами. Если бы случайный прохожий, никоим образом не знакомый с делами Ордена, заглянул в эти глаза, он содрогнулся бы – настолько нечеловеческими они были: то были глаза ястреба, золотисто-желтые и прозрачные, как застывшая в тысячелетиях смола; зрачок, будто древнее живое существо, замер в ее глубине.

Но случайный прохожий никак не мог попасть в здание Архива, так что содрогаться было некому, и парень продолжал таращиться на страницу с переписью рыцарей Ордена за тысяча шестьсот девяносто второй год, а кончик гусиного пера уже истек красными чернилами на пергамент и безнадежно высох. Тут луч коснулся носа парня всеми пылинками, которые он нацеплял на свой шлейф, пока гулял между полок, кудрявый сморщился и чихнул во весь голос. Где-то между стеллажей прокатился шорох бумажной лавины.

– Я пишу, пишу! – вскрикнул парень, очнувшись. – Я не сплю!

– Ила-а-ай! – протянул Хранитель с другого конца зала самым сварливым своим тоном. После такого обращения всякий поймет – добра не жди. – А ну иди сюда, паршивец!

– Вот же демон! – шепотом выругался незадачливый переписчик по имени Илай. – Химера рогатая, будь я трижды проклят!

– Гемм Ила-а-ай!

В тот миг он испытал почти такой же ужас, как когда ему вынесли приговор и заточили здесь.

– И угораздило же, – все так же тихо бормотал Илай, обреченно шаркая к высокой кафедре, над которой уже покачивалась пегая, как перепелиное яйцо, голова Хранителя Архива.

Еще миг – и на переписчика уставились глаза старика: когда-то пронзительно-синие, но теперь поблекшие до водяной прозрачности от того, что Хранитель долгие годы не использовал свой талант.

– Я слышал колыбельную, – подозрительно протянул Хранитель, – навязчивую такую мелодийку… Признайся, твоя работа, шельмец?

– Колыбельную? – Илай сдвинул брови с самым невинным и в то же время сосредоточенным видом. – Не понимаю, о чем вы, я не слышал никаких посторонних звуков. Разве что муха пролетала полчаса назад – от восточного окна к южному.

Притворство далось ему с трудом, но он знал, что бывшему дознавателю нипочем не расколоть его, если он только сам не признается – слишком слаб лазурит старика.

Но тот был не так прост. Говорили, в свое время он чуть было не попал в Орден и не стал Сияющим, но предпочел остаться на старой службе.

– Я вижу больше, чем могут мои бесполезные глаза, – угадав его мысли, рявкнул Хранитель, перегнулся через край кафедры и ухватил Илая за подбородок длинными серыми ногтями. Бледные радужки стариковских глаз на долю секунды затянулись синими прожилками и тут же угасли. У Илая подогнулись колени. – Кому, как не тебе, вытворять такое? Я знаю, ты заполз мне в голову со своей дурацкой песенкой! Думал, усыпишь старика и сбежишь в город через Черный сад? Но ты настолько слаб и глуп, что своим шепотком усыпил нас обоих! Ха, мальчишка, не провести тебе меня! Не сегодня!

Илай отшатнулся от мерзких нестриженых когтей Хранителя, оставивших след на его лице. Ему было противно, что его план был так легко разгадан. В груди бурлило что-то раскаленное и вязкое, как смола. Но он не позволит себя сломать, не покажет своего разочарования, даже если он обречен навеки остаться в Архиве. Если бы он только добрался до учебного корпуса, если бы только смог объясниться!

За спиной Илая захихикал увалень Рустикс, сосланный на бумажную работу за вопиющую тупость и неспособность использовать дарованный ему талант. Зелень уже увядала в его маленьких, близко посаженных глазах. Здесь, в Архиве, нет нужды в талантах геммов, здесь их кладбище.

Но Илай не таков! Он был лучшим, одним из лучших кадетов! И теперь, пока остальные геммы уже вступают в должность и начинают нести службу, он осужден поблекнуть и исчезнуть в этих стенах, состоявших, казалось, из прессованной пыли!

– Малютка Янтарь усыпил себя сам, – не унимался Рустикс. – Заболтал сам себя!

– Захлопни пасть, пустышка! – огрызнулся Илай.

Архив почти отравил его своей дремотой, и Илаю хотелось движения, любого, даже если это будет движение кулака к носу тупицы Рустикса. Но тогда он выйдет отсюда и вовсе нескоро.

– Ну-ну! – раздался насмешливый голос. Не в голове Илая, как это бывало часто, а в самом Архиве. Илай встрепенулся, сердце радостно застучало. – Доброго дня, господин Хранитель.

---