– Ну, что, старлей, комбат требует твоего согласия. Не желаешь попробовать себя в роли сыщика? – Генерал посмотрел на меня, и я увидел, что он вовсе не такой добренький и улыбчивый, каким хочет казаться. Взгляд у него необычайно глубокий. Но главное, что я увидел, – суровая жесткость этого цепкого взгляда. Генерал Кабаков хватал глазами, как пальцами, – больно и крепко.

– Все зависит от того, что мне следует делать, – ответил я уклончиво.

При этом на подполковника Рыкова старался не смотреть. Просто догадывался, что комбат сейчас попытается уничтожить меня взглядом. Это он умеет. По меньшей мере, попытается глазами расстрелять. В его понимании я не имею никакого права соглашаться. Это он имел право дипломатично предложить генералу поинтересоваться моим мнением. А мое мнение должно быть – категорично «против». Но я сам еще не знал, что за предложение хочет сделать мне генерал. И, даже если я соглашусь, все будет зависеть от мнения командующего войсками спецназа ГРУ полковника Мочилова. А полковник наверняка в первую очередь поинтересуется мнением командира батальона, то есть все опять замкнется на подполковнике Рыкове.

И теперь все сводилось к тому, стоит мне быть в отношении генерала податливым, и тем самым портить отношения со своим комбатом, или нет. А отношения, в случае моего согласия, обязательно испортятся. Это я по тону подполковника чувствовал.

– Вопрос этот – государственной важности, – сказал генерал. – Это я сразу предупреждаю, чтобы было понятно. Я не уверен, что могу посвящать тебя, старший лейтенант, в тонкости вопроса до того, как ты дашь согласие. Хотя, видимо, это необходимо. Это будет вынужденная мера. Только придется тебе дать подписку «о неразглашении» в случае отказа. Извини, Григорий Григорьевич, – обратился генерал к комбату, – мне необходимо побеседовать со старшим лейтенантом с глазу на глаз.

– Могу предоставить свой кабинет, – недобро предложил подполковник.

– Извини, Григорий Григорьевич, еще раз, я не знаю, какая у тебя там стоит подслушивающая аппаратура и будут ли ее глушить приборы, что находятся в моем портфеле. Потому Алексей Афанасьевич сейчас примет душ, переоденется, и мы с ним вдвоем прогуляемся и поговорим по душам. Я жду тебя на улице, старлей. Бланк стандартной подписки «о неразглашении» у меня есть, я его сам заполню…

Недовольный взгляд комбата я все же поймал, когда меня жестом, как шлагбаумом, остановил капитан Телегин, с которым подполковник как раз и разговаривал:

– Извините, товарищ подполковник. Леха, ты меня нокаутировал, когда я остановил бой и давал общую команду. Это, на мой взгляд, нечестно…

– Извини, Витя, я уже начал наносить удар, когда ты остановился, а сам остановиться просто не успевал. Я не намеренно. Честное слово.

Я говорил предельно искренне.

– Ладно. Бывает… Меня однажды самого в уже полностью выигранном бою на ринге дисквалифицировали за удар после команды «Стоп». – Капитан Телегин был по природе понимающим человеком, и никогда не держал подолгу зла на соперника. – Ты уходишь? Мы не будем продолжать?

– Да, я получил приказ генерала.

– Это не приказ, а просьба, – поправил меня комбат. Именно в этот момент я и поймал его взгляд. Рыков смотрел на меня, как Анна Каренина на паровоз. И я без труда понял, что моя дальнейшая служба в батальоне будет сопряжена с определенными трудностями. Подполковник Рыков сумеет их создать.

Но, когда на меня пытаются давить, я всегда стараюсь сопротивляться. И отвечаю на давление.

– Я, товарищ подполковник, просьбы старших офицеров, даже если они принадлежат к чужому ведомству, всегда воспринимаю как приказ. Тем более просьбу генерала… Извините…

Лицо подполковника от моих слов сморщилось, как только что скрученный пельмень. Это был знаменитый и всем известный признак. И потому капитан Телегин посмотрел на меня с сочувствием. Он сам уже давно должен был бы получить майорские погоны, и получил бы их, если бы не имел некогда неосторожность не угадать настроение комбата. Теперь пришла моя очередь. Я, конечно, всегда помнил старую армейскую истину: «Притворись дураком. Сделай командиру приятное». Но у меня это никогда не получалось. Наверное, актерских способностей не хватало. Не рожден я, чтобы лицедействовать…

Я отправился в раздевалку, быстро помылся в душе, переоделся и вышел на улицу, где уже сгущалась вечерняя темнота. Еще не полная, еще просто похожая на сумрак, но осенью темнота всегда приходит стремительно. Хорошо, что в нашем военном городке дорожки асфальтированные и вдоль них стоят фонари. Заблудиться невозможно. Под фонарями – скамейки.

На одной из них, рядом с входом в здание спортзала, сидел в одиночестве генерал Кабаков. Времени, что я собирался на выход, генералу вполне хватило, чтобы надеть очки и заполнить какой-то бланк, который он мне сразу и протянул.

– Очки не надо, – отказался я, видя, что генерал за свои очки взялся. – У меня зрение стопроцентное.

Но он, как оказалось, просто поправлял их на носу. Генерал не предложил мне присесть рядом с собой, и потому я, приблизившись к фонарю, стоя читал документ, который должен был подписать. Хотя к столбу прислониться постеснялся. Еще примут, чего доброго, за слабосильного.

Документ, по сути своей, был стандартный, я уже несколько раз такие подписывал. Разница была только в нескольких строчках, специально оставленных для ручного дополнения. Если дополнять ничего не требуется, тогда на этих строчках рисуется крупная латинская буква «Z», с черточкой посередине.

Сейчас строчки были заполнены мелким генеральским почерком, который я со значительным усилием, но все же разобрал. Я не нашел, что возразить, вытащил из кармашка на груди свою ручку, чтобы не просить ручку у генерала, и подписал бумагу на своем наколеннике. Округлость пластикового наколенника мне не помешала, главное, что пластик был жестким, и подпись получилась ровная, и даже располагалась в нужном месте. Я не забыл поставить число, а потом, на всякий случай, взглянув на часы, и время. Такие необязательные вещи иногда могут сработать. Особенно после того, как я заметил, что в заглавии документа стоит вчерашнее число. Это могло быть ошибкой, могло быть просто следствием того, что документ вчера распечатывался на принтере, но могло быть и ловушкой, в которую я не попал, благодаря своей профессиональной внимательности.

Последнее было более вероятно, потому что генерал Кабаков, посмотрев на мою подпись, показался мне недовольным. Чем-то его сегодняшняя дата не устраивала. Может быть, генерал должен был поговорить со мной еще вчера и уже доложил своему командованию, что поговорил, а еще, я допускаю, что, может быть, он увлекается числографией по системе Пифагора, и вчерашнее число, предположим, несет ему удачу, а сегодняшнее, наоборот, неудачу. Всякое может быть. Недовольство генерала может быть вызвано мыслями о доме и жене, а вовсе не моей щепетильностью в вопросе подписания. Я всегда стараюсь сначала вникнуть в суть события, а только потом делать конкретные выводы. Так меня учил наш прежний комбат, который получил полковничьи погоны, и сейчас командует бригадой в другом военном округе. Он принимал меня на службу лейтенантом после училища и много раз проводил со мной индивидуальные беседы. Впрочем, такие же беседы он проводил практически со всеми офицерами. Наверное, не зря…

– Ну, давай пройдемся по дорожке и поговорим. Я долго буду говорить. Ты домой не спешишь? Хотя, что я спрашиваю? Служба есть служба… На службе не спрашивают, спешит ли офицер домой…

Глава первая

Генерал вышагивал, как ему и полагается, заложив за спину руки с портфелем, который я не вызвался поднести, чтобы не показаться лакеем. Я не люблю людей, которые «достают» своей услужливостью, и сам стараюсь не быть таким. Кабаков еще не настолько стар, чтобы ему трудно было носить портфель! Пусть носит. Даже за спиной, даже двумя руками. Ручка крепкая, выдержит.

– Сразу попрошу тебя не пугаться того, что я расскажу, – начал генерал с предупреждения. – Ну, да ты, надо полагать, не из пугливых. Так вот, за последние четырнадцать лет в России при невыясненных обстоятельствах погибли более семи десятков крупных ученых и научных работников, плюс к тому погибли несколько ученых, которые в свое время уехали работать за границу, но уже объявили о своем намерении вернуться на Родину. Не допустил кто-то их возвращения. Таким образом, начинает прослеживаться определенная тенденция…

– А что следственные органы? – спросил я, не понимая еще, какое я лично имею ко всему этому отношение. Или ФСБ желает использовать офицера спецназа ГРУ в качестве охранника при ученых? Но это напрасная затея, потому что из разведчика-диверсанта охранник получится только среднего пошиба, поскольку мы представляем противоположный клан. Нас обучают, как обойти охрану. Это тоже, конечно, опыт, применимый в охране, тем не менее, существуют специальные службы, хорошо обученные и отлично экипированные, которые и осуществляют охрану. Раньше это было мощное Девятое Главное управление КГБ СССР, сейчас это отдельная контора, которая называется ФСО^[3].