…а пока «в густом предрассветном тумане с зажженными огнями медленно и бесшумно двигается, словно плывет, открытый черный автомобиль с четырьмя силуэтами в цилиндрах. Желтый свет фар, скользящий перед авто, растворяется в темно-серой воздушной каше. Слышно только шуршание дождя, а вместо работающего мотора откуда-то доносится неприятная тихая музыка. Но вот из тумана надвигается что-то темное и заполняет собой все окружающее пространство», – читаем в киноповести «Господин оформитель», написанной сценаристом, прозаиком и поэтом Юрием Арабовым по мотивам рассказа А.С. Грина через 70 лет после событий, о которых пойдет речь в книге.

Значит, «странные разговоры» продолжают звучать, а «странные времена» продолжают преследовать нас и на рубеже ХХ – XXI столетий.

Итак, в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года после 23:00 по Петрограду начинают совершать движение три автомобиля:

– Mercedes 28/95 PS (предположительно), принадлежащий члену 2-й Государственной думы от Бессарабской губернии Владимиру Митрофановичу Пуришкевичу;

– Metallurgique 40/75 фаэтон-де-люкс от Van den Plas, принадлежащий великому князю, внуку императора Александра II, двоюродному брату императора Николая II Дмитрию Павловичу Романову;

– Benz Tonneau, принадлежащий князю Феликсу Феликсовичу Юсупову, графу Сумарокову-Эльстону.

Следует заметить, что количество автомобилей в ночное время суток на улицах Петрограда в те годы было минимальным. Также известно, что большинство авто было мобилизовано для нужд фронта, а посему несущиеся по пустому городу ревущие моторы, с включенными фарами (что уже само по себе было чем-то экстраординарным), не могли не породить сплетни, а в привязке к убийству Григория Распутина и страшные слухи о ночных автомобилях-убийцах, преследующих и уничтожающих людей.

Читаем у Александра Грина: «Наконец, он выкатился с холма издали серым наростом среди живописных картин дороги и начал валиться по ее склону на зрителя, увеличиваясь и приближаясь к натуральной величине. Он мчался на меня. Одно мгновение края полотна были еще частью пейзажа, затем все вспыхнуло тьмой, оскалившей два наносящиеся фонаря, и призрак исчез, лишь тень – воображенное продолжение движения – рискнула над головой бесшумной дрожью сумерек; и вновь вспыхнул пейзаж».

Освещенный ярким светом автомобильных фар, мерцающий пейзаж был узнаваем: набережная реки Мойки и Обводного канала, Большая Нева и Малая Невка, Дворцовый и Большой Петровский мосты, Марсово поле и Невский проспект, Гороховая и Садовая улицы.

Юсуповский дворец.

Около 1890

Григорий Ефимович Распутин.

Около 1912

Впрочем, во всем этом, на первый взгляд, хаосе был свой смысл, присутствовала своя логика. Все происходило так, как должно было происходить и не могло не случиться, хотя многие эпизоды и не имеют документального подтверждения, они являются лишь логическим продолжением задокументированных фактов, не более того.

Но обо всем по порядку…

Автограф Григория Распутина. «Богатство, кротось, всемъ покой. Григорий»

Григорий Распутин на берегу реки Туры в Тобольской губернии

Григорий Ефимович Распутин

Глава 1

В начале двенадцатого на кухне, над дверью черного хода, зазвонил колокольчик.

Спавшая тут же за фанерной выгородкой Катерина Ивановна вскочила на кровати, но так и осталась сидеть неподвижно, напуганная, прислушиваясь к звукам, доносившимся с лестницы. Словно ожидала чего-то, но сама не знала чего.

Опустила ноги на деревянный пол.

Ощутила пронизывающий холод.

Звонок повторился – нервный, дребезжащий, будто его с противоположной стороны двери за медное кольцо рывками дергал человек истеричный, взбудораженный, по сторонам с опаской оглядывающийся.

Из глубины квартиры тут же донеслись шаги, и через мгновение на кухне вспыхнула электрическая лампочка.

Катерина Ивановна услышала торопливое: «Иду, иду». Подумала, что хозяин квартиры к тому моменту, видимо, уже задремал у себя в спальне, так и прилег, не раздеваясь, но поскольку ждал этого вызова, то встрепенулся немедленно, ошалело бросился в темноту коридора, зажмурился на мгновение от яркого желтого света, брызнувшего на него с потолка, почти наощупь обнаружил ключ, воткнутый в замочную скважину, и принялся его вертеть.

Ерзанье рычага и грохот засова показались Катерине Ивановне оглушительными, несоразмерными кухне и этой каморке, более походившей на глухой пенал, что была сконструирована специально для прислуги.

Закрыла ладонями уши.

Сквозь мгновенно наступившую шипящую тишину в зажатую руками голову постепенно, эхом стали пробиваться приглушенные, неразборчивые голоса. Порой они становились явными, осмысленными совершенно, а порой и совсем затихали. Можно было предположить, что хозяин квартиры и его гость то разговаривают на повышенных тонах, то бросают разговор полностью, то вновь возобновляют его в надежде до чего-то договориться. Казалось, что разговор перетекает с кухни в диванную комнату и обратно.

Плывет-плывет.

Так повторялось несколько раз, пока наконец не наступила тишина.

Катерина Ивановна испугалась, что оглохла, и убрала ладони от ушей.

Ладони ее вспотели – «нет, не оглохла, слава богу!» – тиканье часов, скрип половиц, шуршание шагов.

Наклонилась вперед, почти достигнув подбородком уровня окоченевших коленей.

Замерла в таком неестественном положении, занемогла, заметила, как под действием гудящего с лестницы черного хода сквозняка фанерная дверь ее выгородки приоткрылась.

В образовавшуюся щель она увидела сидящего посреди кухни на стуле высокого худого господина в английском дафлкоте верблюжьего цвета, кожаной триковой фуражке, глубоко надвинутой на лицо, галифе и до зеркального блеска начищенных хромовых сапогах. Правая нога полуночного гостя подрагивала, и блик от носка сапога то пульсировал на потолке, то пробегал по стенам, то исчезал в проеме приоткрытой фанерной двери и слепил Катерину Ивановну.

«Вот не оглохла, а ослепнуть так можно», – с этой мыслью она закрывала глаза руками, боясь, что будет обнаружена, и даже переставала дышать на какие-то мгновения. Но человек на стуле оставался неподвижен, кроме своей дрожащей конечности. Казалось, что он, крестообразно сложив руки на груди, спит, издавая во сне гортанные звуки, икая.

Так они и сидели друг напротив друга, разделенные оклеенной дешевыми обоями стеной, и проходила целая вечность. Однажды подобное чувство безвременья уже посещало Катерину Ивановну, когда она, оставшись в квартире одна, зачем-то сняла трубку стоявшего в приемной телефонного аппарата и стала слушать чье-то прерывистое дыхание, доносившееся с того конца провода. Стало страшно в ту минуту, потому что дыхание это исходило откуда-то из неведомой бездны и не было никакой возможности оторваться от него, будто бы слушала саму себя, дышала сама с собой, а время тянулось медленно или почти совсем остановилось. Забытье, впрочем, тогда внезапно прервал прозвучавший из электрической вечности голос: «А ну не балуй, положи трубку!»

Роняла ее в ужасе…

Так же произошло и сейчас, когда на кухню вбежал хозяин квартиры. Он уже был в шубе, накинутой поверх голубой атласной косоворотки, вышитой васильками и перепоясанной тонким кожаным ремешком с узором.

– Заждался!? – вскричал.

И все сразу пришло в движение – Катерина Ивановна распрямилась и чуть не упала с кровати на пол, господин в триковой фуражке вскочил со стула и со словами: «Автомобиль внизу», ‒– решительно двинулся на лестницу черного хода, а лампочка под потолком задрожала и погрузила кухню в горчичного оттенка световую муть.

«Поехали, поехали скорее», – это были последние слова, произнесенные человеком в шубе. После них дверь, над которой висел колокольчик, захлопнулась.

И это уже потом Катерина Ивановна дважды провернула ключ в замке, на сей раз скрежет засова не показался ей таким оглушительным, выключила свет на кухне, а проходя мимо окна, увидела, как со двора, пятясь задом, на Гороховую выезжает авто с брезентовым верхом. Гул включенного двигателя путешествовал по двору-колодцу, волнами накатывал на оконные стекла, и они начинали дребезжать, что усиливало ощущение промозглого декабрьского холода, в который уезжали хозяин квартиры и его гость.

«Наверное, в автомобиле у него тоже будет дрожать правая нога, – почему-то подумала Катерина Ивановна, – хотя в автомобиле все дрожит», – успокоила себя.

Правая нога закинута на левую ногу, буквально переплела ее и не дает возможности пошевелиться. Так вот, оказывается, почему господин в английском дафлкоте верблюжьего цвета был неподвижен и производил впечатление спящего человека!

Когда же наконец последний отсвет фар обозначил окна первого этажа, едва виднеющиеся из-под снега, колесоотбойные тумбы, арку второго корпуса и пропал, дворник по фамилии Коршунов, все это время почтительно наблюдавший за маневрами автомобиля, принялся закрывать ворота.

За рулем мотора, летевшего по Гороховой улице в сторону Красного моста, сидел не иначе как Навуходоносор, царь Вавилонский.

Сходству водителя с грозным правителем из халдейской династии придавала шоферская доха с меховым воротником, имевшим вид двурогой бороды, заплетенной в косицы, а также высокая с наушниками папаха, подвязанная под подбородком, и кожаным, надвинутым на самые глаза козырьком, в который были вделаны круглые защитные очки. По этой причине лица шофера было совсем не разглядеть, разве что усы его, нахально закрученные и натертые воском, давали о нем хоть какое-то представление, поблескивали, нависали над воображаемой халдейской бородой и шоферскими крагами, намертво вцепившимися в рулевое колесо автомобиля.

---