Я ей в глаза раскаявшись смотрел

Ильдус Муслимов

© Ильдус Муслимов, 2024

ISBN 978-5-0062-6351-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В аду

Из боя я вышел живым.
«Повезло? Или Богу так надо?» —
Думал я. Став таким же седым,
Как та мелкая пыль Сталинградского ада.

Мы держали атаки и отбили их все!
Поплатившись десятками жизней!
Чьи тела и сейчас там. На той полосе,
Где убитых прикрыл собой иней.

Каждый метр земли кровью тут окроплён.
Каждый дом, та же Брестская крепость.
Штрафники говорят: «Не живёт батальон,
Больше суток. Такая вот смертность…».

В поредевшем строю вперемешку стоят,
Молодые и кто повзрослее.
Повидавшие смерть умирать не хотят,
Но воюют себя не жалея.

Лейтенант был – пацан. На год младше меня.
Из училища. Выглядел смелым.
Он войну начал взводным. И пробыв им три дня,
Жизнь свою оборвал самострелом.

Ох и жаль мне его. Но война, что палач:
Рубит головы в суть не вникая.
Завернув тело ночью в простреленный плащ,
Лейтенанта того закопал я.

Мы держали атаки и отбили их все!
Поплатившись десятками жизней!
Чьи тела и сейчас там. На той полосе,
Где убитых прикрыл собой иней.

У вечного огня

Из всех тех драк, в которых дрался я,
Одна на памяти: у вечного огня.
Когда у стелы, павших на войне,
Подонки жарили сосиски на огне.

Что говорить. Признаюсь честно, как назло,
Я был один. А их полно. Им повезло.
И чтобы вежливым в сердцах у них остаться,
Я попросил всю эту кодлу рассосаться.

Тот, кто у них гляделся центровым,
Гнусливым голосом, прикинувшись блатным.
Мне промычал, под хохот гопоты:
«Ты перед кем тут, дятел, гнёшь свои понты?!»

Я быстро понял: по-хорошему нельзя,
И пожалел, что не со мной мои друзья.
Но делать нечего, и к стеле встав спиной,
Я, как погибшие солдаты принял бой.

Имея опыт, уличных всех драк,
Собрал всю мощь в себе, костлявый мой кулак.
И хоть бил жёстко, но закон я соблюдал,
Всех, кто упал, клянусь – не добивал!

Минут пятнадцать кувыркались мы клубком.
Все исцарапаны. А кто-то с синяком.
И тут один, из этих сучьих рож,
Вдруг изловчился и всадил в живот мой – нож!

Земля качнулась и я, сделав шаг упал!
Почти у стелы, на тот самый пьедестал!
Где пламя жаркое от вечного огня,
Вы не поверите, согрело так меня.

Была больница. Там, в поту и весь дрожа,
Лежал как будто я на лезвии ножа.
И вот я выжил. А со мной спина к спине,
Стоят всё те же, кто погиб на той войне.

Заколоченный дом

В заколоченном доме никто не живёт.
В заколоченном доме заколоченный вход.
А когда-то тут жизнь, родилась и жила,
И в колонке, что рядом, водица текла.

В казане на печи щи варились на всех!
Здесь бывал женский плач. И звенел детский смех!
Из него уходили в сорок первом на фронт,
Ну а те, кто вернулись, продолжали свой род.

Спозаранок молились. Пыль сдувая с икон,
И надеялся всякий, что теперь то уж он.
Будет Богом прощённый. И услышанный им.
И откроются двери ко всем благам земным.

Но на всякий там случай, мастерили портрет.
Фотографию Сталина, взяв из тех же газет.
Зная точно: за это, нет расстрельных статей,
Ну, а значит нет срока! Тюрем нет! Лагерей!

Он как тот оберег с мощной силой своей!
Сохранит от ненастья, от случайных смертей!
Даст работу, а голод, стороной-то пройдёт.
И глядишь чьи-то жизни второпях заберёт!

И портрет сей висел в каждом доме. В углу.
А пришедших гостей, провожали к столу.
Те, приметив вождя у креста, где Христос,
На того, кто кормил их, не писали донос.

Артобстрел

Тот жаркий бой, уж точно не забыть.
Мы залегли. Во ржи. У кромки поля.
«Пришла пора ржануху молотить…» —
Сказал мой друг, кивнув мне на колосья.

Наш разговор прервался сам собой.
Артподготовка вражеская, в хлам!
Нас покромсав, присыпала землёй,
Но умирать, как видно, рано нам.

У немцев цель на каждый день – одна:
Обстрел позиций, танки. И потом пехота.
А наша цель – священная война!
Чтобы закончить мытарства народа.

Кто выжил, те карабкаются вверх,
Где слышен рокот танковых моторов!
Гранаты есть, но только не у всех,
Как нет и времени, теперь для разговоров.

Фермер

Где край терпения никто не знает толком,
Но я уверен, то, что он не за горами.
Когда нет выбора, невольно станешь волком,
И как тот волк, очистишь путь себе клыками!

Да! Волк жесток. Порою, даже очень!
В смертельной битве никого ему не жаль!
Он смел, силён. Всегда сосредоточен!
А сила воли, словно танковая сталь!

Меня пытались взять тут двое на испуг.
«Убьём семью твою, коль денег нам не дашь.
Ждёт тебя, фермер, череда жестоких мук», —
Сказал громила мне, войдя в звериный раж.

А чтобы я, всё понял с полуслова,
Он ткнул стволом, ребёнку между глаз.
И со словами: «Завтра. Пол восьмого!»
Они ушли. Я помню, как сейчас…

Я ночь не спал. Но я собрал весь арсенал.
И получилось, как бы так, неплохо очень:
Ведро патронов, два ружья. И вот я стал!
Тем самым волком, чей мне облик напророчен!

И было утро с перестрелкой во дворе!
И в ней, убив бандитов наповал!
С ружьём в обнимку, на собачьей конуре,
Я сидя молча опергруппу ожидал.

Старлей

Он на кофейной гуще не гадал,
И не любил, без дела говорить.
Но глядя на солдат, он точно знал,
Кому и сколько на войне осталось жить.

Обычный с виду, стойким став в боях,
Старлей к солдатам, не был крайне строг.
И те, познавшие впервые в жизни страх,
Наивно думали, что он и впрямь пророк.

В боях за Грозный, в городской черте,
Где снайперы резвились словно в тире.
Старлей вытаскивал «трёхсотых» на себе,
По дну траншей, через воронки, через дыры.

Он многих спас и многих потерял,
Но никогда, нигде, ни днём, ни ночью!
Тела солдат своих убитых, не бросал.
И даже тех, кто на куски разорван! В клочья!

Но не бессмертен, был старлей и сам.
И угодив, в тот страшный круг порочный,
Скатился он на дно одной из ям.
А на костях его, построен новый Грозный.

Штурмовой батальон

В современной войне, на вес золота он,
Состоящий из профи – штурмовой батальон.
У которого есть, всё что нужно для боя:
Штурмовик убивает сидя, лёжа и стоя!

Все контакты с врагом очень схожи с охотой.
Штурм для них не игра, а скорее работа!
Из которой вернуться суждено либо вместе,
Либо также отдельно. С маркировкой: груз двести!

Их боятся враги. Против них ставят доты.
Оснащают те доты, ставя внутрь пулемёты.
Чтобы всех покосить нужно много патронов.
Штурмовать могут пять или шесть батальонов!

Но из опыта всех необъявленных войн,
Выживает в бою – штурмовик! Он тот воин,
У которого есть, всё что нужно для боя:
Штурмовик убивает сидя, лёжа и стоя!

Время сволочей

В Москве повсюду паника и хаос.
Все потому, что немец у ворот.
И паникёры, в крике надрываясь,
Кричат, что Сталин бросил свой народ!

Вон на полуторках крупу, муку, консервы,
Везут, кто оказался половчей.
«Голодный будет, – шепчет мать, – год сорок первый.
Коли настало, время сволочей!»

И маршируют роты, батальоны,
Из всех военкоматов прямиком.
Туда, где разрываются от стонов!
Те первые, кто встретился с врагом!

Отец, обнялся с матерью, да крепко,
Он будто верно знал: в последний раз.
И на глаза мои, надвинув глубже кепку,
Сказал: «Ты, сын, за старшего сейчас!»

Потом бежал за ним я, а он шёл,
В строю со всеми, как в единой связке.
Но через сутки смерть свою нашёл,
Их третий полк на линии Можайской!

Мать горевала и воспрянула тогда,
Когда по радио внезапно объявили.
Что наши лётчики, летая в тыл врага,
В Берлине три завода разбомбили.