– Ты лжешь, – сказал Тристан; но голос его странно и глухо звучал в наступившей вдруг тишине. Он перевел взгляд на свой меч: от удара о доспех Морхольта на лезвии образовалась едва заметная зазубрина. Тристан долго и тупо смотрел на нее. Вечерело; он бросил последний взгляд на поверженного богатыря и, опираясь на меч, зашагал к его лодке, оставшейся в тростниках. На берегу у него неожиданно потемнело в глазах, но головокружение прошло так же быстро, как и наступило.

– Он умирает, – сказал Андрет.

– По-видимому, – согласился Ганелон.

– Храбрость не доводит молодых до добра.

– Воистину.

Они замолчали, напряженно вслушиваясь. За дверью, прикрытой вышитым ковром, кто-то стонал и метался.

– И давно это с ним? – осведомился Андрет, хотя и без того отлично знал ответ. Ганелон с понимающим видом наклонился к нему:

– Это Морхольт…

– О да.

– Отравленным оружием…

– Ясно.

– Он умрет, – подытожил Ганелон. – Не сегодня-завтра.

– А что говорят врачи? – спросил Андрет.

Ганелон тяжело вздернул плечи.

– Врачи? Что они могут сделать, друг мой?

Андрет кивнул и прослезился от избытка чувств.

Ганелон вскочил с места – вошел король Марк. Выражение озабоченности не покидало его лица.

– Как он? – спросил король, кивнув на завешенную дверь.

– Плох.

– Очень плох, – поправил Ганелона Андрет и льстиво улыбнулся.

Король Марк промолчал.

– Я бы отдал все свое королевство, – молвил он внезапно, – лишь бы он остался жив.

Ганелон угрюмо глядел в сторону: после Тристана он был основным претендентом на королевский трон. Андрет обдумал фразу короля и нашел ее достойной украсить хроники Корнуолла. Он положил себе непременно записать ее, когда вернется домой. Приняв такое решение, он, как обычно, немедленно забыл о нем.

– Скажете мне, если что-то переменится, – заключил король и вышел.

Андрет скорбно покачал головой и поглядел на Ганелона, но тот был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать внимание на выжившего из ума старика.

А король Марк шел по крытой галерее, и, если бы кто-то попался ему навстречу, он бы наверняка удивился тому, что делал король. Он улыбался.

Дни проходили за днями, улетали, как птицы, утекали, уносились прочь; и по-прежнему между жизнью и смертью держался Тристан, и не было на свете лекарства, способного облегчить терзавшую его боль. К изголовью его являлись жрецы и знахари; приходили и другие, те, кто хотел поблагодарить его за избавление от Морхольта. Но рассудок Тристана не был замутнен болезнью; он видел, что врачеватели бессильны ему помочь, и оттого они сделались ему так же ненавистны, как и пышущие завидным здоровьем докучливые посетители, ради которых он столь опрометчиво пожертвовал собой. Тристан готов был проклинать все и вся на свете; страдания его были невыносимы, и с каждым разом людей, навещавших его, становилось все меньше и меньше. Только верный оруженосец Говернал еще оставался при нем, несмотря на все мольбы господина бросить его диким зверям и тем самым положить конец его мучениям.

Однажды Говернал привел к страдающему Тристану отшельника, который одиноко жил в горах, избегая людей; про него было известно, что он не признает старых богов и поклоняется какому-то неведомому Спасителю, перед которым будто бы должны склониться все прежние идолы. Об отшельнике шла молва, будто он великий ведун. Говернал подстерег его, когда он утром покинул свою убогую хижину, бросил его на круп коня и привез в Тинтажель, где стоял замок короля Марка.

– Ну, колдун, – отрывисто сказал Говернал, – покажи, что ты умеешь.

Отшельник был худ и сед; годы, проведенные им вне людского общества, заметно состарили его. Тристан застонал.

– Воды…

Говернал поспешил подать воду; Тристан припал к кружке, но не смог сделать и глотка, и вода пролилась ему на грудь. Он грубо выругался и тут только заметил отшельника.

– Чего тебе надо? – злобно спросил больной. – Убирайся!

Говернал хотел было вступиться за того, кого он считал колдуном; но старик поднял раскрытую ладонь, призывая его к молчанию.

– Ты тяжко болен, – сказал он, – но это болезнь тела, не души.

Тристан дышал хрипло, с трудом, исподлобья глядя на странного старика.

– Не в моей власти помочь тебе; но от всякого яда потребно быть противоядию. В этой стороне ты его не найдешь.

Говернал, крайне разочарованный словами отшельника, в сердцах сгреб его за шиворот и хотел было выставить вон; но Тристан неожиданно шевельнулся, подав знак, чтобы он остановился. Оруженосец отпустил старика и почтительно отступил в тень.

– Что знаешь ты о душе, старик, – спросил Тристан, – и что знаешь ты о теле?

Отшельник пробыл у него до самого утра; он говорил слова, какие ни витязь, ни его оруженосец не слыхали прежде, и каждое его слово западало им в сердца, хотя они сами не хотели себе в этом признаться. На рассвете Тристан велел Говерналу проводить отшельника обратно к его скромному жилью и проследить за тем, чтобы ему не причинили вреда ни звери, ни люди. Верный оруженосец в точности исполнил приказание своего господина. Когда он вернулся, Тристан был в странной задумчивости, однако не метался и не бредил, как бывало с ним прежде.

Говернал припал в его руке:

– Неужели, господин…

Тристан слегка повернул голову, и, увидев его глаза, Говернал утратил последнюю надежду.

– Ты сделал все, что мог, – тяжело промолвил Тристан.

Говернал залился слезами. Это был высокий, крупный мужчина; слезы были ему не к лицу, и все же он плакал.

– Язык у него подвешен хорошо, – продолжал Тристан бесстрастно, – и на мгновение мне даже стало легче от его речей; он помог мне узреть, что мне осталось сделать на этом свете. Я всем в тягость, Говернал, я измучил и тебя, и дядю, и остальных. Что из того, что я был когда-то храбрейшим из воинов; все сторонятся меня, словно падали, не вполне еще разложившейся, но уже достаточно зловонной.

Говернал сдавленно всхлипнул.

– Я знаю, ты предан мне. Исполни одну мою просьбу.

– Какую? – спросил Говернал.

В тот же день плотники сколотили ладью, и Говернал соорудил носилки, чтобы доставить Тристана на берег. Тот не мог ступить и шагу, и оруженосец был вынужден взять своего господина на руки и перенести его в лодку. Тристан попросил, чтобы рядом с ним положили его лютню, на которой он любил играть, и меч, который так хорошо послужил ему в былые времена; Говернал исполнил его желание. Король Марк и его свита верхами остались на обрыве, но Тристан не смотрел на них. Он крепко сжал руку Говернала, и пожатие это показалось тому слабее, чем прикосновение падающего листа.

– Прощай, – сказал Тристан.

– Прощайте, – как эхо откликнулся оруженосец.

Тристан хотел сказать еще что-то, но у него уже не оставалось сил; он откинулся на плащ, расстеленный на дне ладьи, и взглядом дал знак. Говернал столкнул лодку в воду, и челн с умирающим, вверившим свою судьбу воле волн, легко скользнул на морской простор.

Когда берег Корнуолла скрылся из виду, Тристан швырнул лютню за борт. Он знал, что больше никогда она уже не понадобится ему.

…Тристан почувствовал толчок и, застонав, очнулся. Ладья стояла на месте. Он приподнялся на локте, стиснув зубы от боли, и понял, что его путешествие подошло к концу.

Волны выбросили его утлый челн на берег. Значит, все начинается сначала: столько опасностей подстерегает в пути отважных мореплавателей, – но его, Тристана, пощадила жестокая судьба, сохранив тем самым для мучений еще больших. Тристан рухнул на дно лодки и забылся тяжелым сном.

Разбудил его пронзительный клекот. Сначала Тристану показалось, что солнце зашло за тучу, но он сообразил, что ошибся. Прямо над ним высилась тощая костлявая фигура немолодой женщины. Вокруг ее растрепанных седых волос словно полыхал золотой нимб; старуха закрыла от витязя солнце, и тень ее лежала поперек его тела.

– Эге, да это никак Тристан! – сказала старуха и засмеялась визгливым, пронзительным, диким смехом, в котором было что-то непристойно юное.

Будь в Тристане хоть искра тщеславия, он бы возгордился, что слава его проникла так далеко; теперь же он не ощущал ничего, кроме вялой, бесцветной, равнодушной тоски.

– Ты знаешь меня? – спросил он.

– Кто же не знает тебя, – снова засмеялась карга. – Ты сразил Морхольта, гордость и славу здешнего края; луна еще не успела обновиться, как его похоронили, и все, кто ни был на тризне, поклялись отомстить за него, чего бы это им ни стоило. Зачем ты приплыл к ирландским берегам?

– За смертью, – смело вымолвил Тристан. – Морхольт ранил меня отравленным клинком; я не могу жить, но и умереть не могу тоже. Ты можешь выдать меня. Ирландский король, отец Морхольта, наверняка даст тебе за меня богатую награду.

– Ишь чего захотел! – захохотала ведьма. – Да полно, так ли уж ты смел, как о тебе говорят? Не пристало удалому воину, как ты, скулить и умолять, чтобы его прикончили!

Бешенство охватило Тристана; будь ведьма ближе, он бы, не задумываясь, удавил ее, но он не мог пошевельнуться.

– Почем я знаю, – продолжало омерзительное создание, – может, ты мне еще пригодишься, а выдать тебя всегда успеется. Подумаешь, Морхольтов яд; великое дело!

– Ты можешь вылечить меня? – с пробудившейся надеждой спросил Тристан.

– Могу, коли захочу, – отвечала ведьма, скаля желтые зубы. – Но и ты отплатишь мне добром за добро. Вставай!

Тристан покачал головой. Ведьма усмехнулась.

– Знаю, ты и двинуться не можешь без того, чтобы не закричать. Вставай же! Проверим, насколько ты силен, Тристан из Лионеля!

---