Самолет «Эйр Индия» приземлился в аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди. Санджай встал, снял с багажной полки свою сумку и поспешил в рукав, радуясь тому, что первым выходит из самолета. Почти бегом промчался по коридорам и выскочил в большой зал перед самыми кабинками иммиграционной службы. Один из чиновников принялся весьма нелюбезно допрашивать его о причинах приезда в Нью-Йорк. Санджай объяснил, что прибыл сюда учиться, и предъявил приглашение своей тетушки, поручившейся за его платежеспособность. Вместо того чтобы изучить бумагу, чиновник стал рассматривать самого Санджая. Это был ответственный момент: неприглянувшегося иностранного гостя запросто могли препроводить в помещение для допросов, а потом отправить восвояси. Но Санджаю повезло: чиновник шлепнул ему в паспорт штамп, что-то пробубнил насчет необходимости соблюдать срок пребывания на американской земле и велел идти дальше. Санджай забрал с транспортера свой чемодан, миновал таможню и зашагал к условленному месту встречи – туда, где водители лимузинов ожидали своих пассажиров. Один из них держал в руках табличку с его именем. Забрав у Санджая багаж, он отвел его к машине.

Черная «Тойота Краун» мчалась по шоссе 495, довольно свободному в этот поздний час. Долгий перелет давал о себе знать: Санджая разморило на мягком сиденье. Водитель, правда, мешал ему дремать своей болтовней, к тому же хотелось полюбоваться вырисовывавшимися вдали небоскребами Манхэттена.

– По делам или отдохнуть? – полюбопытствовал водитель.

– Хочу совместить приятное с полезным, – ответил Санджай.

– Через тоннель или по мосту?

Вопрос водителя напомнил Санджаю, что Манхэттен – остров, на который можно попасть разными путями. Он решил, что вид с моста Куинсборо стоит того, чтобы сделать ради него небольшой крюк.

– Из Индии? – спросил его водитель.

– Да, из Мумбаи.

– Может, тоже станешь шофером, как я. Так поступает большинство прибывающих сюда индийцев. Сначала «Желтое такси», для тех, кто похитрее, – «Uber». А для немногих избранных – вот такой лимузин.

Санджай посмотрел на личную карточку водителя, прикрепленную к крышке бардачка. Рядом с фотографией водителя было написано его имя, Мариус Зобонья, номер лицензии 8451.

– Разве поляки не работают в Нью-Йорке врачами, учителями, инженерами?

Мариус поскреб подбородок и задумчиво произнес:

– Не знаю таких. Правда, физиотерапевт моей жены – словак.

– Приятное известие, очень обнадеживающее. Терпеть не могу крутить баранку!

У водителя пропало желание болтать. Санджай вынул из кармана телефон и проверил сообщения. Программа его пребывания в Нью-Йорке выглядела насыщенной. Первым делом следовало исполнить семейный долг. Традиции требовали начать с благодарности тетке, любезно приславшей ему приглашение с рекомендательным письмом. Это было с ее стороны тем более любезно, что он никогда в жизни ее не видел.

– Мы далеко от Гарлема? – спросил он водителя.

– Гарлем большой. Тебе какой – Восточный, Западный?

Санджай полез за письмом и прочел адрес на конверте:

– Двести двадцать пятая Восточная, Сто восемнадцатая улица.

– Пятнадцать минут – и мы там, – пообещал водитель.

– Отлично, едем туда. И уже оттуда – в «Плазу».

Автомобиль выехал на скоростную трассу, идущую вдоль Ист-Ривер и Гарлем-Ривер, и вскоре затормозил перед домом из красного кирпича, построенным в семидесятые годы.

– Ты уверен, что это здесь?

– Да. А что?

– Просто Испанский Гарлем – пуэрто-риканский район.

– А вдруг моя тетка – индианка из Пуэрто-Рико? – отозвался со смехом Санджай.

– Мне подождать?

– Будь так добр. Я ненадолго.

На всякий случай Санджай забрал из багажника свои вещи.

Лали поставила на стол кастрюльку, сняла крышку – и в столовой запахло так, что у Санджая потекли слюнки. Дипак, вернувшись с работы, удивился, увидев жену в сари, которого она никогда не надевала. Еще больше его удивило то, что она приготовила его любимое блюдо, потому что оно появлялось на столе только в праздники. Наверное, его жена уступила наконец доводам рассудка. Почему они так редко доставляют себе маленькие радости? За едой Дипак принялся пересказывать последние новости: он любил обстоятельно излагать все, что прочитал в метро. Но Лали слушала его рассеянно.

– Кажется, я забыла сообщить тебе: мне звонили из Мумбаи, – сказала она, подкладывая ему добавки.

– Из Мумбаи? – переспросил Дипак.

– Да, наш племянник.

– Который из них? У нас наберется десятка два племянников и племянниц, и никого из них мы не знаем.

– Это сын моего брата.

– Вот оно что! – Дипак зевнул, его уже клонило в сон. – У него все хорошо?

– Брат двадцать лет как умер.

– Я спрашиваю не про него, а про племянника.

– Скоро сам у него спросишь.

Дипак отложил вилку.

– В каком смысле «скоро»?

– Слышимость была неважная, – лаконично объяснила Лали. – Я так поняла, что он хочет прилететь в Нью-Йорк. Ему нужна семья, которая бы его приняла.

– При чем тут мы?

– Дипак, с тех пор как мы покинули Мумбаи, ты мне все уши прожужжал своими воспоминаниями о красотах Индии. Иногда у меня создается впечатление, что она застыла во времени, как эстамп. Ну а теперь Индия пожалует к тебе сама. Разве это не повод для радости?

– Ко мне пожалует не Индия, а твой племянник. Что ты о нем знаешь? Вдруг он неуживчивый? Раз ему нужна крыша над головой, значит, он явится сюда с пустыми карманами.

– Мы тоже такими были, когда сюда приехали.

– Но мы были полны решимости трудиться, а не ютиться по чужим углам.

– Подумаешь, неделя-другая! Это еще не конец света.

– В моем возрасте несколько недель – возможно, все, что мне осталось.

– Перестань, смешно слушать! Если уж на то пошло, днем тебя все равно не бывает дома. Я с радостью покажу ему город. Не станешь же ты лишать меня этого удовольствия?

– Где он будет спать?

Лали указала глазами на дальний угол коридора.

– И речи быть не может! – возмутился Дипак.

Он отложил салфетку, пересек гостиную и распахнул дверь голубой спальни. Он сам выкрасил ее в такой цвет тридцать лет назад. Когда он разбирал колыбельку, которую смастерил своими руками, он испытал самую жгучую в своей жизни боль. С тех пор он заходил в эту комнату всего раз в год, чтобы, сев на оставленный у окна табурет, молча помолиться.

Сейчас, увидев, как жена преобразила эту комнату, Дипак горестно вздохнул.

Лали подошла к нему сзади и обняла.

– Дыхание молодости пойдет нам на пользу.

– И когда должен появиться этот твой племянник? – спросил Дипак.

Не успел он договорить, как зазвонил домофон.

Дожидаясь гостя на лестничной площадке, Лали поправляла свое сари и высокий пучок, закрепленный светлым роговым гребнем.

Санджай вышел из лифта. На нем были джинсы, белая рубашка, элегантный пиджак и изящные спортивные туфли.

– Я представляла тебя не таким, – призналась смущенная тетушка. – Располагайся, чувствуй себя как дома.

– Это ни к чему, – раздался у нее за спиной ворчливый голос мужа. – Я пока угощу чаем нашего гостя, а ты ступай переоденься.

– Не слушай этого старого брюзгу, – отмахнулась Лали. – Дипак издевается над моим нарядом, но ведь я не знала, что за человек постучится в нашу дверь. Наша семья была такой консервативной!

– Индия сильно изменилась. Вы меня ждали?

– Конечно, еще как! Ты очень на него похож! – сказала Лали со вздохом, вглядываясь в его лицо. – Так и вижу брата, с которым в последний раз говорила сорок лет назад!

– Не мучай его своими допотопными историями, он, наверное, сильно устал, – вмешался Дипак, подталкивая гостя в сторону столовой.

Вернувшись уже не в сари, а в блузке и брюках, Лали застала мужчин за столом. Они перебрасывались редкими фразами, разговор явно не клеился. Она подала печенье, спросила племянника, хорошо ли он долетел, и стала перечислять достопримечательности, которые мечтает ему показать. Говорить приходилось за двоих: муж не блистал красноречием. Санджай не мог дождаться, когда сможет уйти, не показавшись невежливым. Увидев, как он борется с зевотой, Дипак ввернул, что всем уже пора отдыхать.

– Твоя комната готова, – сообщила Лали.

– Моя комната? – удивился Санджай.

Взяв племянника за руку, она повела его в голубую спальню. Санджай осторожно заглянул в дверь.

Раскладной диван с бархатной обивкой и грубыми спинками Лали застелила оранжевыми простынями, подушек было две, в наволочках в цветочек, одеяло она сама сшила из разноцветных лоскутов. Перенесенный из прихожей столик был превращен в прикроватный, на нем красовался глиняный горшок с бумажными цветами.

– Надеюсь, тебе здесь понравится. Я так счастлива принимать тебя у нас в гостях!

Санджай покосился на часы: стрелки показывали 19:15. Мысль о том, что придется отказаться от апартаментов в «Плазе» с видом на Центральный парк ради комнатушки площадью шесть квадратных метров в Испанском Гарлеме, приводила его в ужас, и он лихорадочно придумывал отговорку, чтобы вырваться из западни, не обидев тетушку. Ничего не придумав, этот раб благопристойности позвонил водителю и хрипло сообщил, что больше не нуждается в его услугах. И всю ночь ворочался и слушал надсадный скрип пружин раскладного дивана, с тоской представляя себе широкую гостиничную кровать.

В доме № 12 по Пятой авеню Хлоя отперла дверь своей просторной квартиры. Положив ключи на столик у двери, двинулась по коридору – настоящей галерее своей жизни: все стены в нем были увешаны фотографиями. Некоторые из них ей нравились, например та, где был запечатлен ее отец в тридцать лет: густая шевелюра, лицо волевое, как у Индианы Джонса. Ее лицейские подружки обмирали от одного его вида. Кое-какие снимки она люто ненавидела: на одном из них ей вручали медаль после забега в Сан-Франциско, а мать стояла рядом с совершенно счастливым видом, хотя уже назавтра она собрала вещички и упорхнула. Некоторые фотографии вызывали ностальгические чувства, к примеру снимок собаки, члена семьи, – тогда ее родители еще были семьей…

---