– Да как везде, – она удивленно приподняла брови, подщипанные и чуть подкрашенные, – кровью расписываться тебя не заставят, магическую клятву давать тоже не нужно.

– Хорошо, я подумаю, – повторила я.

Сабина вздохнула, она поняла, что сегодня от меня больше ничего не добьется.

– Тогда я скажу, что ты согласилась, – неожиданно заявила она. – Если решишь отказаться, скажу хозяйке, что ты передумала. Тебя когда выпнут?

Слово «выпнут», которое она использовала уже второй раз, не очень подходило для момента выхода из приюта. Сестры-монахини стремились сделать его наиболее безболезненным – нам вручался набор вещей на первое время и часть денег, заработанных за это время на фабрике. Меньшая, конечно, большая шла приюту. Кроме того, давали еще направление на фабрику. В других приютах, по слухам, и этого не было. Дорос до определенного возраста – и до свидания. Что там с тобой за воротами произойдет, никого не волнует. С другой стороны, задержаться даже на лишний час нам тоже не давали. Прощание происходило сразу после завтрака без оркестра и салюта.

– Через два дня, – ответила я ей.

– Тогда я забегу через два дня, – довольно сказала Сабина. – А если не забегу – значит, уже нашли кого на это место.

Ушла она сразу, ни о чем больше говорить не захотела, хотя вопросов у меня было множество. Наверное, дай я ей твердое согласие, она бы по-другому отнеслась. Но я хотела сначала обсудить все с Региной. Поговорить нам удалось, лишь когда мы оказались в спальне, где, кроме нас, было еще очень много разновозрастных девочек. Пока все укладывались, перешептывались и постепенно засыпали, я рассказывала Регине о предложении Сабины и о том, почему при всей кажущейся выгоде мне не хочется на него соглашаться.

– Она права, – шепнула Регина. – Где тебе еще такое место предложат?

– Но мы же вместе хотели, – напомнила я.

– Так и будем вместе, – оптимистично заявила подруга, даже чуть повысив голос для убедительности. – Просто попытаемся найти работу не в такой заднице, как эта фабрика.

Я посмотрела на нее с осуждением. Регина иной раз позволяла себе слова и выражения, за которые нас нещадно наказывали – наотмашь били по губам, а особо провинившихся изредка даже пороли. Занималась этим сестра Тереза, женщина лет пятидесяти, плотной комплекции, с вечно сжатыми в куриную гузку губами. Это даже доставляло ей удовольствие, особенно когда жертва начинала плакать и умолять бить не так сильно. Остальные сестры были более снисходительны к детям, но эта…

– Что ты так на меня смотришь? – прошептала Регина. – Задница, она и есть задница, разве не так? По-другому и не скажешь. Все равно нас сейчас никто не слышит. Можно, конечно, высокомерно сморщить аристократический носик и сказать: «Это место работы не очень-то хорошо», но смысл? Суть от этого не изменится.

Да, здесь она была права – работницы фабрики жили, мягко говоря, не очень богато. Многих это устраивало, и они ничего не пытались изменить. Из всех, кто вышел из нашего приюта за последние два года, только Сабина там не задержалась. Рискнула, ушла и неплохо устроилась. Может, и мне попробовать?

– Соглашайся, – продолжала уговаривать меня подруга. – Что ты теряешь? Фабрику? Так туда в любой момент прийти можно, и возьмут. Можно подумать, там у них за место дерутся.

Фабрика меня и саму не привлекала. Но не менее важным казалось другое…

– Не нравится мне Аккерман, – честно сказала я Регине. – И все, что от нее идет, – тоже не нравится. Мне же с ней работать рядом придется и жить в квартире, которую она уже под себя подстроила.

– Перестроишь, – оптимистично заявила подруга. – И совсем необязательно, что работать рядом с ней придется, скорее всего, по очереди будете отбывать. Не понравится – уйдешь. Что решила-то?

– Давай спать. У меня впереди еще два дня, чтобы обдумать, – вздохнула я.

Регина замолчала, но ее глаза выразительно поблескивали в темноте, выдавая, что вот прямо сейчас она уже начинает строить планы. А если подруга за что-то бралась, то одними планами она не ограничивалась, а пыталась их немедленно воплотить. Так что за эти два дня она меня непременно уговорит. Впрочем, я и сама была склонна согласиться. Вполне возможно, что поселившееся внутри меня нежелание принимать помощь Аккерман – лишь дань привычке приютского ребенка никому не доверять, а на самом деле ей от меня ничего не нужно, кроме денег за неудачно снятую квартиру. Потом мне пришло в голову, что могут найти подходящую девушку и без меня, и тогда все решится само. Так что я просто положилась на судьбу. Придет Сабина через два дня – схожу с ней, хоть посмотрю, где работать предлагают, не придет – значит, не судьба.

Глава 2

Утром в день моего рождения дежурная монахиня прочитала в столовой прочувствованную речь о том, что они отпускают меня со слезами на глазах и болью в душе и даже представить не могут, как дальше приют сможет без меня существовать. Фразы были гладкие, красивые и точь-в-точь такие же, какие были обращены ко многим девушкам до меня, так что не приходилось обольщаться мыслями о собственной незаменимости. Распереживалась одна Регина, даже носом шмыгнула, когда думала, что я отвлеклась. Внешне она старалась ничего не показывать, чтобы не расстроить меня окончательно. За прошедшие с прихода Сабины дни все было обговорено по нескольку раз, но все же и у меня комок к горлу как подступил, так и не хотел уходить, грозя разразиться самыми настоящими слезами. Теперь свидания с единственным близким мне человеком ограничивались получасом в неделю – таковы правила приюта, и никто их нарушать ради нас не будет. Радовало, что это ненадолго – каких-то жалких два месяца, и мы снова будем рядом. А к этому времени я устроиться смогу в лавке ли, на фабрике – да какая, в сущности, разница?

Нам с Региной даже толком попрощаться не дали. Подругу отправили на отработку, а меня повели к сестре-смотрительнице, поставленной во главе приюта руководством монастыря, при котором все это было организовано. Видели мы ее не очень часто, а уж вблизи – почти никогда. В обычной жизни была она для нас так же недостижима, как святая Бригитта – покровительница этого места. Сейчас я могла ее внимательно рассмотреть. Только зачем? Вряд ли мы с ней еще когда-нибудь увидимся. Разве что мне придет в голову подарить месту, меня вырастившему, большую денежную сумму – таких покровителей она принимала всегда лично и с большим удовольствием. Сейчас сестра-смотрительница занималась тем, что произносила еще одну напутственную речь. Никаких отличий от того, что мне уже довелось выслушать не так давно, я не нашла, так что, когда дело дошло до молитвы, направляющей воспитанниц на путь истинный, и мы начали ее вдвоем повторять, я даже внутренне облегченно выдохнула, так как с трудом выносила все эти нравоучительные беседы, во время которых иной раз начинала засыпать. Монахини сетовали на мою испорченность, а Регина – на занудство самих монахинь. Ибо то, что нужно и интересно, не будет навевать сон.

– Дочь моя, есть ли у тебя просьбы, выполнить которые было бы в моих силах? – спросила сестра-смотрительница с самой благостной улыбкой на лице из всех, что мне приходилось видеть.

– Я хотела бы встречаться чаще с моей подругой, которая остается здесь, – встрепенулась я.

– Увы, правила внутреннего распорядка этого не допускают, – непреклонно ответила она, не переставая при этом счастливо улыбаться, как будто была уверена, что именно отказ мне и нужен. – Больше у тебя никаких просьб нет?

Я отрицательно покрутила головой. Все, визит закончен, сейчас меня направят к сестре-кастелянше – и на выход с вещами. Неожиданно стало страшно. Жизнь в приюте, хоть и не такая легкая, была привычной и размеренной, а сейчас меня из нее вышвыривали в бурный поток, почти безо всякой опоры.

– Ты всегда можешь обратиться к нам за советом, – сестра-смотрительница ответила на мои страхи, как если бы я их озвучила. Она еще раз мне ласково улыбнулась, и я было решила, что прямо сейчас меня попросят на выход, как она неожиданно сказала: – А теперь я хочу передать тебе письмо от твоей матери.

– От кого?

Мне показалось, что я ослышалась. Нет, то, что где-то существует женщина, которая меня родила, я понимала, но как-то раньше ее не волновала моя жизнь. Так с чего вдруг она решила написать письмо?

– От твоей матери, – терпеливо повторила сестра-смотрительница. – Когда тебя нашли перед нашими дверями, при тебе было письмо монахиням, в которое вложили еще один конверт с просьбой передать, когда ты вырастешь и должна будешь покинуть наше богоугодное заведение.

Она протянула мне запечатанный конверт. Я повертела его в руках. Мое имя было написано четким, немного угловатым почерком с небольшим наклоном влево. Писала ли обычно моя мать так или стремилась, чтобы по такому явному признаку ее опознать было нельзя? Бумага немного пожелтела или изначально была не очень хорошего качества, на сургуче виднелся нечеткий, смазанный оттиск, и мне показалось, что содержимое уже кто-то изучил до меня.

– И что там?

– Это же твое письмо, ты же не думаешь, что мы его вскрывали?

---