Убийство не доставило мне никакого удовольствия. Возможно, уже тогда что-то во мне было не так. А две операции на мозге лишь сделали необратимым начавшийся ещё раньше процесс.

Утром прочёл в газете, что местное население шокировано возобновлением серии убийств. Когда это у нас начались серийные убийства? Забеспокоился, стал листать блокнот и обнаружил запись о том, что недавно были убиты трое. Последнее время память подводит ещё чаще. То, что забыл записать, ускользает, как песок сквозь пальцы. Перенёс в блокнот сведения о четвёртом убийстве.

Тело двадцатипятилетней студентки обнаружено на просёлочной дороге. На руках и ногах остались следы от верёвок, одежда отсутствует. Как и прежние жертвы, девушка была похищена и убита в другом месте, после чего преступник избавился от трупа.

Пак Чутхэ так со мной и не связался. Но уже несколько раз попадался мне на глаза. Слишком часто, чтобы это было простой случайностью. Возможно, я видел его даже большее количество раз, но не узнавал. Точно волк рыскает кругами у моего дома, вынюхивая, чем я занимаюсь. Когда направляюсь к нему поговорить, он прячется от меня.

Не выслеживает ли он мою Ынхи?

Убитых мною меньше, чем тех, кого я оставил жить, сдержав себя.

«Да где найти человека, который делал бы всё только так, как ему захочется», – любил повторять мой отец. Я с ним согласен.

По-видимому, утром не мог понять, кто такая Ынхи. Сейчас, по счастью, всё в порядке.

Врач предупреждал, что Ынхи тоже скоро исчезнет из памяти:

– Будете помнить только то время, когда она была совсем маленькой.

Невозможно охранять кого-то, если не знаешь о его существовании. Я вставил фотографию Ынхи в медальон, что висит у меня на шее.

– Что бы вы ни придумали, ничто не поможет. Ведь прежде всего стираются недавние воспоминания, – отреагировал на это врач.

– Умоляю, пощадите хотя бы мою дочь, – рыдала мать Ынхи.

– Да-да, не волнуйся об этом.

Я до сих пор держал своё обещание. Ненавижу тех, кто болтает впустую. Поэтому всю жизнь старался не быть таким, как они. Но теперь это проблематично. Чтобы не забыть, напишу ещё раз. Я не должен оставлять Ынхи до самой смерти.

На один из уроков в Культурном центре лектор принёс стихотворение Мидана под названием «Невеста».

В первую брачную ночь жениху приспичило по нужде. Когда он выходил из дома, полой одежды зацепился за дверь. Жених подумал, что его пытается удержать сластолюбивая невеста, и сбежал от развратницы, но через сорок или пятьдесят лет случайно оказался у того же дома, заглянул внутрь, а невеста всё ещё сидит нетронутая, в том же виде, что и в их брачную ночь. Он прикоснулся к ней, и она рассыпалась в прах.

Лектор и слушатели наперебой пели дифирамбы, мол, невероятной красоты стихотворение.

Для меня это прозвучало как рассказ о женихе, который сбежал, прикончив невесту первой же ночью. Молодой мужчина, молодая женщина, труп. Как можно по-другому понять эту историю?

Меня зовут Ким Пёнсу. В этом году мне исполнилось семьдесят лет.

Я не боюсь смерти. Ведь остановить разрушение памяти невозможно. Забыв всё, я перестану быть собой. Если буддисты правы в том, что мы перерождаемся бесконечно, как я смогу в следующей жизни родиться собой, если себя забуду? Поэтому совсем не боюсь. Последнее время только одна вещь не даёт мне покоя. Я должен предотвратить убийство Ынхи. Пока память полностью не стёрлась.

Моя карма в этой жизни.

Мой дом расположен у подножья горы и немного развёрнут в сторону от дороги, будто повернулся спиной, так что он не бросается в глаза тем, кто поднимается в гору. Его проще заметить во время спуска. На вершине горы находится большой буддийский храм, поэтому некоторые ошибочно полагают, что мой дом – пристанище аскета или жилище буддийского монаха. Метров через сто, если спускаться вниз, начинают появляться другие жилые дома. В одном из них, Абрикосовом доме, как прозвали его местные, раньше жили муж и жена, с возрастом впавшие в маразм. Сначала у мужа развилось слабоумие, а вскоре и у жены мозги отказали. Что бы там ни думали местные, а старики нормально справлялись. Встретишь их – всегда сложат ладони в буддийском приветствии и вежливо тебе поклонятся. Интересно, за кого они меня принимали? Время для них сначала остановилось годах в девяностых, а потом они и вовсе жили, словно в семидесятых, когда за одно неосторожное слово по пьяни можно было попасть за решётку в соответствии с законом о национальной безопасности. Время, когда каждого подозревали в симпатиях к коммунистам и при встрече с незнакомым человеком стоило быть начеку и следить за своим языком. Для супругов же все местные жители были незнакомцами, и старики недоумевали, почему так много чужаков то и дело появляются близ их дома. В итоге муж и жена перестали узнавать даже друг друга. Тогда, наконец, появился их сын и отправил родителей в специальное заведение. Мне случилось в тот день проходить мимо их дома, и я наблюдал такую картину: старики на коленях умоляли сына пощадить их и клялись, что они не коммуняки. Судя по всему, они считали своего собственного сына, одетого в непривычный для наших мест европейский костюм, сотрудником разведывательного управления. Уже позабывшие друг друга, они в едином порыве умоляли сохранить им жизнь. Сын то злился, то сам начинал рыдать, и в конце концов кто-то из местных усадил стариков в машину.

Те двое были моим будущим.

Ынхи часто задаёт вопросы, начинающиеся с «почему». Почему со мной это происходит, почему я ничего не запоминаю, почему не стараюсь. С её точки зрения, всё это сверхстранно и подозрительно. Она считает, что иногда я нарочно морочу ей голову. Притворяюсь непомнящим, чтобы проверить, как она будет себя вести, – это её слова. Якобы делаю это совершенно хладнокровно.

Я знаю, что, запираясь в спальне, она жалуется на меня. Вчера подслушал, как она говорила по телефону, что всё это сводит её с ума:

– Он стал совсем непредсказуем.

Так она рассказывала кому-то. Говорила, что каждый день я веду себя по-разному. Что я могу быть сперва одним человеком, затем внезапно стать кем-то другим, а через некоторое время снова измениться. Что иногда по многу раз повторяю одно и то же. Что порой выгляжу как действительно больной человек, который не помнит, что делал минуту назад, а потом снова пребываю в ясном уме.

– Это не мой отец, каким я знала его прежде. Мне так тяжело…

Отец сотворил меня. Отец, который избивал мою мать и младшую сестрёнку Ёнсук, стоило ему напиться, и которого я задушил подушкой. Пока я его душил, мать удерживала тело, а сестра – ноги отца. Ёнсук в то время было всего тринадцать. Подушка порвалась, и из неё просыпалась рисовая шелуха. Ёнсук собрала шелуху, а мать заштопала подушку, глядя невидящими глазами.

Это случилось, когда мне было шестнадцать лет. После войны с Севером смерть была самым обычным делом. Никто не проявил интереса к тому, что в нашем доме умер во сне мужчина. Констебль даже не заглянул. Мы устроили поминки в саду и приняли соболезнования.

С пятнадцати лет я работал, таская мешки с рисом. В наших родных краях на парней, способных таскать мешки с рисом, отцы не поднимали руку. Так что наш отрывался на матери и сестре. Случалось даже, что выгонял их в мороз на улицу, сперва сорвав с них одежду. Убийство было лучшим выходом из ситуации. Единственное, о чём я жалел – что втянул в это дело мать и сестру, хотя мог справиться сам.

Отца, выжившего в войне, преследовали ночные кошмары. Он часто кричал во сне. Может быть, умирая, он тоже думал, что видит дурной сон.

«Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью – и ты узнаешь, что кровь есть дух. Нелегко понять чужую кровь: я ненавижу читающих бездельников».

«Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше^[4].

Начав в шестнадцать, я продолжал до сорока пяти. Минули Апрельская революция 1960-го и Военный переворот 16 мая 1961 года. В октябре 1972-го президент Пак Чонхи, стремившийся к диктатуре, распустил парламент и настоял на принятии новой Конституции. Застрелили его жену. Новый американский президент, Джимми Картер, надавил было на Пак Чонхи в связи с диктатурой, но вскоре убежал трусцой в одних спортивных трусах. Застрелили и Пак Чонхи. Ким Тэчжун был похищен в Токио и едва не погиб, Ким Ёнсам был изгнан из парламента. Армейские части блокировали Кванчжу и перестреляли мирное население.

Всё это время я был занят только убийствами. Вёл одиночную войну со всем миром. Убивал, скрывался, пережидал. Снова убивал, скрывался, пережидал. Тогда не было ни анализа ДНК, ни камер видеонаблюдения. Только-только появился термин «серийный убийца». Полицейские десятками арестовывали подозрительных и душевнобольных и пытали их в участках. Некоторые подозреваемые не выдерживали и давали ложные показания. Действия полиции были несогласованы, и преступления в различных регионах рассматривались вне связи с другими. Поднять на ноги толпу полицейских и прочесать отдалённый холм, истыкав его палками в поисках улик, – вот в чём заключалось расследование.

Чудесные были времена.