Читать онлайн «Не дура»

Эта книга заставит вас поверить в собственную красоту.

Искренне ваш В. Ринат

– Какие планы на жизнь?

– Дурой вдруг захотелось побыть: красивой, влюбленной, богатой.

© Р. Валиуллин

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Экзамен

Разногласия между мужчиной и женщиной возникают от того, что одним хочется любить, а другим просто хочется. И где-то после тридцати пяти они меняются ролями. Мне двадцать два, с любовью я более-менее разобралась: я любила кино. Но возможна ли большая любовь без влюбленности? Судя по тому, через что надо было пройти к этой любви, влюбленностью и не пахло. Для этого достаточно было посмотреть на судей. От присяжных несло равнодушием и высокомерием.

– Что будете читать?

– «Влюбленность».

– Так что такое влюбленность?

– Представьте себе океан: красивый, манящий, сверкающий; ты хочешь в нем искупаться, но волны немного пугают. Заходишь не спеша по колено и гладишь ладонями, хочешь ему понравиться, вдохновляешься брызгами смеха, волшебными рыбками впадин и выступов, они привлекают внимание; наконец, ныряешь, плаваешь долго, часами, счастливый, улыбаешься солнцу, вот оно счастье. Бросаешь монетки, чтобы скоро снова вернуться. Но отпуск, каким бы он ни был, заканчивается.

– Влюбленность проходит?

– Потопчется и проходит, океанов так много, в которые тоже хотелось бы окунуться.

– А если в другие не хочется, если все время возвращаешься мысленно к этому?

– Влюбленность стала любовью, и это уже серьезно.

Я закончила и попыталась стряхнуть с себя многогранный взгляд членов комиссии.

Один все время смотрел на мою грудь, другая – на зубы, третья – в глаза, и взгляд этот был не добрый. Хуже всего было с четвертым, он смотрел в свой телефон и этим больше всего отвлекал. Лишь у одной дамы, с розочкой в петлице пиджака, в глазах плескалось море. Первая любовь затянула поволокой ее глаза. Она погрузилась в грезы давно минувших дней. Повисла неловкая пауза, ни ветерка.

– Ну, что же, – очнулась последняя раньше других, – вы только забыли назвать автора.

– Я.

– Значит, из скромности. Вы знаете, что скромность – первый враг актера?

– А какой второй?

– Второй? – не ожидала она вопроса. – Как и у всех – лень. Что приготовили из классики?

– «Чужая жена и муж под кроватью» Достоевского.

– Не люблю ревнивцев. У меня муж такой, – только что в глазах у нее плескалось море. Влюбленность уходила. В море вошел муж по колено, остановился и стал всматриваться в горизонт. Ей снова стало сорок пять. Обыденностью затянуло горизонт. Если здесь, на работе, еще было какое-то проветривание, то дома – кухня, семья, рутина, классика в быту и в постели.

– Вторая фаза влюбленности, – пошутила старушка, которую в кулуарах звали «Зубная фея», так как она всегда смотрела в зубы абитуриентов. Возможно, в ней умер хороший стоматолог. На вид старушка была вполне себе приятной и кроткой, если бы не уродливый шиньон и не вызывающе красная помада.

Я знала, что на прослушивании все решает симпатия, да и не только на прослушивании. Это как любовь с первого взгляда, либо возьмут замуж, либо «пока». Я люблю смеяться, а этим нужна была драма, драматических любят больше, всем нравится, когда девушки страдают.

– Вы уже не первый раз поступаете?

– Не первый.

Уже не первый год я ходила на прослушивания в четыре главных актерских вуза: ГИТИС, МХАТ, «Щепку» и «Щуку»

– Мне кажется, это не ваше.

– Почему?

– Прикус неправильный. Сколько вам лет? – наконец-то оторвался от своего телефона один из членов комиссии.

– Двадцать два.

– Да и старая вы уже для актрисы, – поддержал его дедушка, который все прослушивание смотрел на меня с открытым ртом. Наконец молвил.

– А вам сколько? – стало мне неожиданно смешно и до лампочки.

– Восемьдесят пять.

Члены комиссии невольно улыбнулись. Все знали, что он берет к себе только семнадцатилетних блондинок с ногами от ушей.

Я читала Достоевского, все больше чувствуя себя здесь чужой женой. Хватаясь рукой за «Щепку» в открытом океане чувств. Театральный – это школа выживания. Я искала дверь, чтобы в нее зайти.

Вспомнился ГИТИС, где держали перед экзаменом около дверей, из которых время от времени выходила тетка и кричала фамилии для прослушивания. Там из-за неправильного прикуса мне сразу сказали – «до свидания». Плакать можно было уже здесь, но я держались до последнего. Слезы здесь – типичное дело. Идешь к университету, а навстречу просто река слез тех, кто не прошел. Они поплыли. Поступление в театральные – безжалостное зрелище. Чистой воды дискриминация, но что делать: мастер набирает материал, из которого он сможет смастерить нужных ему марионеток. Дергай потом талантливо за нитки, чтобы это красиво выглядело из зала. Мастер пробует всех на вкус; надо быть не только съедобным, но и вкусным, чтобы попасть к нему в мастерскую. А на тебя смотрят, как на поганку в лесу, которую даже ногой пнуть лень, в лучшем случае – как на ложный подберезовик.

Один сказал, что ему не нравятся ямочки на щеках, когда я улыбаюсь; кому-то не понравились пальцы; где-то попросили юбку задрать, чтобы на ноги посмотреть.

В годы моего поступления не было ни дня, чтобы я не видела какую-то плачущую девушку. Я сама была этой плачущей девушкой. Наконец я отпустила мужа, его жену, Достоевского.

– Ну что вы скажете? – спросила дама с шиньоном.

– Пусть еще годик поработает над речью, – ответил мистер Айфон.

– А плакать умеете? – вдруг очнулась женщина с розой, к которой снова вернулась влюбленность. По глазам было видно, что она бы с удовольствием послушала это стихотворение еще раз.

– Да.

– Давайте.

– Не улыбаться, а плакать.

Я рассмеялась. Это был протест против всей системы Станиславского, и я смеялась все громче и громче. Стены дрожали. Члены комиссии смотрели на меня, как на безумную и тоже начали улыбаться. Не знаю, сколько времени я хохотала, потом подошла к двери, дернула ручку, вышла наружу, затворила ее за собой и оперлась спиной, слезы так и потекли… Сквозь них – только удивленные лица абитуриентов. Через минуту я почувствовала, что кто-то толкает меня в спину. Дверь. Она открылась:

– Мелихова, вернитесь на минуточку.

Не переживай

– Молодость – личное дело каждого. Женщины снова становятся девушками, как только начинают себя любить, независимо живут ли они здесь или заграницей, в городе или на селе.

– Независимость – самая сильная сторона красоты!

– Здрасьте, – явилась на кухню широкая добродушная мина огромного мужчины и разорвала беседу. Он подправил свои лихие усы и улыбнулся сразу всем. На кухне стало светлее. Хохол всюду за собой тащил праздник. В любую погоду он был весел, улыбка не сходила с его усов. Бывает ром-баба, а это был ром-мужик, и глазурь хитрецы придавала ему дополнительного шарма. Особенно очарователен был его русский язык с украинским почерком. Суржик.

– Категорически согласен. Красота – смерть как важна для женщины, – посмотрел он на меня. – Пахнет драмой, трагедия, не иначе, – повел он носом.

– Да, Даша уезжать от нас собралась, – вздохнул Палыч за всю коммуналку, которая в юной Даше души чаяла. Это был тот редкий случай, когда один человек мог понравиться всем соседям. Но как она могла не нравиться, умница и красавица, получившая здесь комнату от государства после детского дома, как сирота.

– Зачем?

– Долго рассказывать, – парировала я.

– Дальше учиться пойдешь? – махнул ему головой Палыч, выскребывая из кастрюльки остатки каши в кошачью миску.

– Не знаю. В Питер хочу поехать. А там посмотрим.

– Почему в Питер?

– Там классно.

– А здесь не классно?

– Кислота сплошная, – ответил за меня Хохол и рассмеялся.

– Питер – хороший город, я там с Полиной познакомился. Думал, что однолюб, куда там. Думал, после Танечки никого не смогу. Куда там. Раз увидел и влюблен! Пришлось даже в театр устроиться осветителем, чтобы только видеть ее. Бежи` ты отсюда, Даша, что есть ноги – бежи`, – набрал Богдан в чайник воды и поставил на плиту. – Здесь болото, – взял он с полки фарфоровую кружку и заглянул в нее, дунул и поставил на стол. Кинул туда пакетик чая и подошел к единственному окну на кухне.

– Питер тоже на болоте стоит, – заметил Палыч.

– Это другое, другое болото – культурное. Там что ни дядька, то поэт, что ни барышня – то муза. Место, чтобы сходить с ума, главное найти с кем. А если не нашел, считай, хана, либо сопьешься, либо покроешься весь одиночеством.

– Я бы тоже поехал, только не учиться, сыт я знанием, знала бы ты, как меня науками вымучила жизнь, решая судьбу мою несчастную! Всякого вижу насквозь. От кого, чем несет, каким интересом.

– Так прямо и каждого.

– Возьми любого сейчас. С виду паныч, а на деле обыкновенный мещанин. Это только сверху на нем культура. А ноготком поскреби, сразу увидишь, из чего сделан фасон.

– Так ты – психолог, Богдан, а я думал – осветитель.

– Не ущемляйте моих достоинств, слухайте сюда! Стройка – это для денег. А для души что? Семья нужна.

– Чего же ты не женился.

---