– Да и после выхода фильма ни к чему нам черный пиар, – добавляет оставшийся продюсер. Она скрещивает руки на груди и окидывает меня злым взглядом. Ее нисколько не заботит благосостояние нашей семьи – компания печется лишь о том, чтобы выжать из предстоящего фильма как можно больше денежек.

– Плюс школьный год закончился, а значит, ты, юная леди, теперь будешь чаще появляться на людях, – говорит Рубен, потирая щетину на подбородке, словно о чем-то усиленно размышляя.

Вытерев слезы и покинув мамины ласковые объятия, я выпрямляюсь и заглядываю Рубену прямо в глаза.

– Как мне все исправить?

Тот передергивает плечами.

– В идеале? Исчезнуть на несколько недель, чтобы никому не пришлось переживать о твоей зарождающейся теплой дружбе с желтой прессой.

– Рубен! – сердито шипит мама, сжимая мое плечо, словно в попытке защитить меня от жестоких слов. Она прожигает папиного менеджера откровенно враждебным взглядом.

– А что? У тебя есть идея получше, Марни? – сухо отвечает тот.

Скрипит деревянный пол. Я оборачиваюсь и сквозь опухшие веки различаю отца, который стоит, опершись о дверной косяк и спрятав руки в карманы джинсов. На нем его любимые солнцезащитные очки – должно быть, после вчерашнего изнурительного дня у него болят глаза. Мы все молчим и про себя задаемся вопросом, как давно он тут стоит. Мама берет меня за руку и крепко сжимает.

– Мила, – начинает папа, прочистив горло. Низкий, хриплый голос – одна из причин, по которой его так обожают дамы по всему миру, – а по утрам это качество проступает еще отчетливее. Он касается края очков и слегка приподнимает, взгляд его темных глаз, красных и опухших от недосыпа, встречается с моим. – Думаю, будет лучше, если ты уедешь домой и какое-то время там поживешь.

У меня душа уходит в пятки.

– Домой? – повторяет мама. – Наш дом здесь, Эверетт. Мила дома. С нами. Давай все хорошенько обсудим, прежде чем…

– Рубен, организуй поездку, – твердо говорит папа, полностью игнорируя мамины возражения, будто она и рта не раскрывала. Его взгляд продолжает сверлить меня, и я успеваю заметить в нем искру сожаления, прежде чем папа вновь опускает очки и спокойно добавляет: – Мила, собирай вещи. Ты проведешь лето в Теннесси.

Глава 2

«Имение Хардингов».

Эти слова выгравированы золотыми буквами на табличке, прикрученной к сплошному каменному забору, окружающему ранчо площадью в пятьдесят акров. Автоматические ворота, судя по всему, открываются с помощью кода, который нужно ввести на панели. Однако его у меня нет, поэтому я жму на кнопку вызова хозяев и поворачиваюсь к камере наблюдения в ожидании ответа или иной реакции.

Личный водитель, встречавший в аэропорту, уже отчалил, высадив меня с багажом в какой-то глуши под палящим солнцем. На проселочной дороге стоит жуткая тишина – ближайшее ранчо километрах в двух отсюда, – и без привычного городского шума мне становится не по себе. В Лос-Анджелесе подобную тишину даже представить трудно.

Смахиваю со лба бусинки пота. На панели оказывается микрофон, который я замечаю, только когда из него раздается писк, покашливание, а затем и голос:

– Мила, ты добралась! Погодь минутку.

Тетя Шери! У меня на лице тут же расползается широкая улыбка. Я лет сто не слышала ее голос вживую – со столь родным южным говором. В Теннесси все чудно разговаривают: немного через нос и порой коверкая слова.

Я жду еще какое-то время, все больше покрываясь по́том, и продолжаю разглядывать высоченный забор.

Когда я была маленькой, ранчо прекрасно виднелось с дороги – этому не препятствовали никакие ограждения. Лишь на обочине стоял видавший виды деревянный столб, на котором висела табличка с названием ранчо, написанным вручную. Тогда в ином не было необходимости. Однако позже стали заявляться папины ярые фанаты, чтобы полюбоваться на ранчо, где вырос их кумир (тоже мне, велика важность!). Поэтому тетя Шери потребовала от папы обезопасить территорию. Он нанял рабочих и оплатил все расходы на постройку забора. Таким образом решили проблему незваных гостей, сующих повсюду свои любопытные носы.

Тем не менее не припоминаю, чтобы забор был настолько монументальным. Богатый серый камень выглядит совершенно неуместно посреди полей; ранчо больше похоже на крепость, чем на жилой дом.

С громким звоном ворота медленно отворяются, и навстречу мне бежит тетя Шери.

– Мила! – Она заключает меня в объятия – медвежью хватку, от которой трещат ребра и перехватывает дыхание – и качает из стороны в сторону. – Боже мой, дай на тебя глянуть!

Потом отстраняется, вцепившись мне в плечи, и оглядывает меня с ног до головы, как некий музейный экспонат.

Тетя Шери – папина родная сестра, однако они нисколько не похожи. Папа темноволосый и темноглазый с резкими чертами лица, в то время как у тети лицо круглое и розовое, обрамленное светлыми кудряшками. А свежее сияние кожи напоминает, что она младше папы.

– Привет, теть Шери, – говорю я, глупо улыбаясь. Мы не виделись почти четыре года. Тетя, кажется, нисколько не изменилась, однако вполне понятно, почему меня она рассматривает с таким интересом. Я уже не тот неловкий ребенок с кривыми зубами и очками с розовой оправой – уроки танцев, брекеты и контактные линзы исправили положение.

– Какая ты ужо взросленькая, да еще и красавица! Наконец-то мы увиделись вживую, а не через экран компьютера. – Внезапно она хмурится и щиплет мои щеки. – Здесь нету никакой надобности во всей этой штукатурке, дорогуша, особенно с нами…

Ну, тут не поспоришь, поэтому просто пожимаю плечами. На самом деле я привыкла, что передо мной в любой момент может выскочить папарацци или фанат с камерой, и необходимость постоянно выглядеть на все сто буквально въелась под кожу – благодаря Рубену, а также безупречному примеру мамы.

Я шумно выдыхаю. Косметика уже сползает с лица вместе с ручьями пота.

– Фух, ну и жарища у вас!

Тетя Шери усмехается и закидывает руку мне на плечи.

– С возвращением в Теннесси!

Точнее, в город Фэрвью, штат Теннесси.

Полагаю, папа до сих пор считает Фэрвью своим домом, и, пожалуй, в некотором смысле так и есть. Я тоже здесь родилась и прожила какое-то время, разве не это делает место домом? Однако мы уехали, когда мне было всего шесть, и большую часть жизни я провела в Лос-Анджелесе, поэтому именно его я воспринимаю своим домом, а не Фэрвью, к которому не испытываю особой привязанности.

Считай, только отъезд-то мне и запомнился. Я успела отучиться полгода в первом классе, когда пришлось собрать игрушки, последний раз обнять рыдающих бабушку с дедушкой и сесть на самолет в один конец до Лос-Анджелеса. Я тогда слабо представляла, что такое переезд, но родители постоянно называли его «нашим маленьким приключением». Я и не догадывалась, насколько изменится наша жизнь. Значение имело лишь одно – мы будем жить рядом с океаном!

А переехали в другую часть страны мы по единственной причине – чтобы реализовывать папины мечты.

В школьные годы он считался шутом класса, а потом один случай кардинально изменил курс папиной жизни – в наказание за шалость его отправили помогать театральному кружку. Сперва он рисовал декорации к спектаклю, однако совсем скоро и сам попробовал силы в постановке, что, в свою очередь, быстро привело к «обнаружению» папиных скрытых талантов, которые, вкупе с впечатляющими внешними данными и природной харизмой, стремительно превратили его в настоящего покорителя девичьих сердец.

Он удивил всех еще больше, когда решил перевести увлечение в разряд карьеры и поступил в университет на театральный, где и встретил маму. В двадцать с лишним лет он снимался в низкобюджетном независимом кино, медленно, но верно нарабатывая опыт; его имя все чаще мелькало в титрах. Затем как снег на голову свалилось утверждение на роль в фильме, которому пророчили судьбу следующего блокбастера – так оно и вышло. Эта роль и стала трамплином, стремительно закинувшим его в мир богатых и знаменитых.

И вот мы отчалили в Калифорнию. Мама бросила работу и на первых порах взяла на себя обязанности папиного личного помощника. Она поддерживала его и во всем помогала, одновременно перестраивая собственную карьеру. Последнее, как позже выяснилось, вышло у нее превосходно, и теперь она вполне востребованный визажист. Надо отдать родителям должное: они работали не покладая рук, чтобы создать себе имя.

В Калифорнии мы живем уже десять лет, переезжая из одного дома в другой – каждый превосходит предыдущий по размеру и роскоши. Теперь мы вполне уютно обосновались в фешенебельном охраняемом коттеджном поселке недалеко от Лос-Анджелеса. Там моя школа, друзья и в целом вся жизнь.

От Теннесси у меня остались лишь отрывочные воспоминания раннего детства. Среди них более или менее внятные сохранились только с наших редких поездок к родственникам на праздники, а последний раз мы приезжали, когда мне было тринадцать.

Сейчас я приехала не на праздники. Папа так и не смягчился, и Рубен решил, что мне лучше пожить здесь до тех пор, пока не уляжется шумиха вокруг премьеры фильма. Ведь сложно напортачить, будучи в тысячах километров от отца и голливудской прессы, верно?

– К счастью, – говорит тетя Шери, – у нас кондей фурычит на полную катушку. Ну, давай в дом.

Ранчо не сильно изменилось за прошедшие четыре года. Перед нами простираются поля, на которых прежде паслись коровы и овцы – давным-давно, когда хозяйством занимались бабушка с дедушкой. Теперь из живности остались только лошади. Парочка из них виднеется в загоне у конюшни, расположенной недалеко от трехэтажного дома, к которому мы приближаемся.

---