Я на одном дыхании домчался до пятого этажа и открыл двери, стараясь не издать ни единого скрипа. Как и ожидал, дома уже все спали. Бренчал папин храп в родительской комнате, а рядом витал запах маминых духов, которая, судя по всему, не так давно вернулась со смены. Опять на станции скорой помощи не отпустили вовремя.

Я тихо снял обувь и повесил куртку. Не попытавшись играть с благоволившей мне судьбой, я, миновав ванную и вечернее умывание, проскользнул по тёмному коридору в свою комнату и включил светильник. Я всё время думал об этом дневнике. От его содержания у меня мурашки бегали по спине, потому что я буквально видел, как она… нет, фу. Спать с такими мыслями не хочется. Я включил телевизор, заранее убрав звук, и поставил фильм, под который мне всегда легко спалось, – Эйс Вентура, – и улёгся на кровать. Утром точно получу за то, что так поздно вернулся и не предупредил, хотя об этом я думал во вторую очередь. Мысли всё время возвращались к ней, к его маме…

Маме стало хуже. Сегодня она в последний раз поднялась с постели, чтобы самолично сварить свою заключительную кастрюлю гречи. Откуда я это знаю? Она сама мне сказала, указав толстыми пальцами руки на толстые пальцы ног, ногти на которых были похожи на когти орла, а кожа стоп превратилась в слоновью шкуру, такую же серую и толстую.

Она говорила, что я должен массировать её ступни, чтобы они не атрофировались, но я не мог даже смотреть на них, и мама сильно обиделась за отказ. Она заставила снова перебирать гречку, которая со вчерашнего дня занимала весь подоконник и ждала, когда ею кто-нибудь займётся. Я возился до глубокой ночи, пока подушечки пальцев не стали гореть, и я ронял одну крупинку за другой, совершенно перестав справляться с заданием. Мама всё это время лежала на кровати и смотрела телевизор. Его я на старой металлической подставке с тремя рабочими колёсиками из четырёх выволок из комнаты, где раньше жила бабушка. Она умерла очень давно, но я всё ещё помню, как громко орали динамики в её комнате, когда я был совсем маленьким. В тени своей комнаты, когда мама думала, что её сын давно спит, я смотрел, как на стене коридора мелькают разноцветные блики.

Сейчас мама смотрела телевизор так громко, что его шум заглушал иной раз мои мысли, и я терял счёт времени, перебирая эту сраную гречу. Я закончил около двенадцати ночи и отправился в свою комнату, хотел уже написать об этом в дневник, но мама попросила сесть к ней на кровать, что сильно прогнулась, и ответить честно на один вопрос, который был еле различим посреди взрывов с той стороны экрана.

– Ты ведь меня не бросишь? Никогда не оставишь свою маму одну?

– Конечно, нет. Я всегда буду с тобой.

Мама умилилась, когда это услышала, и на секунду я подумал, что это была искренняя улыбка, но потом мамины губы изогнулись в абсолютно другую сторону.

– Вы все так говорите, а потом мне приходится самой убираться, самой готовить, самой воспитывать!

– Мам, я…

– Уёбывай в свою комнату! Чтоб до завтра я тебя не видела!

У меня на глазах выступили слёзы. Мне стало стыдно, и я поспешил уйти к себе, чтобы не показывать своих слабостей. Я упал лицом в подушку и чуть не задохнулся от своего же всхлипа. Ещё с детства, как бы это сказать, не умел плакать. Слёзы текли, но я начинал задыхаться и почти переставал дышать, а лицо синело. Мама раньше успокаивала меня, и на это уходило от силы пара минут. Я скучаю по тому времени.

Я попытался уснуть, уже совсем поздно, а с утра намечена куча дел. Я мысленно прикидывал, чем займусь и в какой последовательности, медленно засыпая под ужасный смех мамы, звучавший громче того, что шло по телевизору. Уверен, что она смеётся не потому, что её на самом деле смешно, а потому что на экране люди тоже хохочут, и ей стыдно даже допускать мысль, что она глупее какого-то дурачка с экрана и не понимает его глупых шуток.

Я это всё записал лишь утром, когда только-только открыл глаза и попытался вспомнить, что случилось этой холодной ночью, когда батареи стали работать хуже. Где-то около пяти, когда солнце и близко не собиралось подниматься, я проснулся от странного звука у порога комнаты. Я всегда закрываю дверь, но не запираю, тем более сейчас мама вряд ли решила бы проверить это. И я ошибся.

Я не повернулся полностью в сторону выхода, но мамин силуэт в проёме был отлично виден в мрачной тени. Она будто стала больше всего за один день. Она громко дышала, ей было тяжело, словно у неё астма. Я делал вид, что сплю, но буквально молился о том, чтобы мама ушла. Дыхание её становилось только громче, а по полу разливались тяжёлые шаги тучного человека. Я подпрыгнул на кровати и посмотрел, но там не было никого. Я укутался в одеяло и встал, прошёл в мамину комнату, где до сих пор горел телевизор, но звука не было. Тишину разрезал только истошный мамин храп. Мне удалось бы выключить телевизор, но мама сильно всхрапнула и начала что-то шептать. Слов было не разобрать, но мне стало страшно, потому что ей, наверное, виделось, что она кого-то сильно ругает, и я наделся, что не меня, пусть и во сне. Я, двигаясь спиной вперёд, вернулся в свою комнату и попытался уснуть, но не получалось ещё долго. Я всё равно слышал эти шаги и дыхание.

– Не думаю, что это Дима мог написать, – сказал Максим, закрывая дневник на очередной прочитанной главе.

– У него не хватило бы ума и на первые пару предложений, – Федя язвил, но был абсолютно прав. – Так что мы нашли, что искали.

– Пойдём туда? – Вера всегда виртуозно делала вид, что ей не ведом страх в принципе, но все мы знали, что это далеко от правды.

– Думаю, стоит повременить, – я хотел предложить, но запнулся на полуслове, – нам ещё надо…

– Зубы почистить? Что ещё, Костя?

– Федя! – Максим быстро осёк нашего друга, – он прав. Мы даже не знаем, где именно искать.

– В смысле? Где нашли дневник, там и искать!

– Мы всё перерыли, осталось только доски от пола отбить и залезть в подвал, если он вообще есть.

– И верно, Макс, – я отплатил другу той же монетой, – мы нашли карту, но кто сказал, что она лежала прямо на сундуке с сокровищами?

– Ты, бля, писатель что ли? – Федя сидел на стуле, подогнув правую ногу и постоянно надувая щёки в приступе бешеной скуки.

– О чём ты?

– Да ни о чём? Так что думаете?

– Дочитаем до конца, – почти шёпотом ответила Вера и уставилась в окно, где снег уже закрыл обзор, навалившись белой стеной на стекло. – Но сегодня уже поздно, я хочу домой. Папа как назло сделал гречу с котлетами, пока мама в больнице.

Мы, трое парней, прыснули смешками, но быстро поняли, что реакция была немного не та, какой следовало быть.

– Как она, кстати? – спросил Федя, ткнув Веру легонько в плечо. Максим отнёс дневник в свой тайник, который организовал в комнате сразу после переезда. Там он хранил в основном всякое барахло, но однажды мы спрятали там сигареты, надеясь, что его родители никогда не решатся залазить под доски старого шкафа в комнате сына.

– Что? А… но вообще, если честно, она идёт на поправку, только очень медленно. – Вера говорила спокойно, и голос не выдавал её ни коим образом, но в глаза Вера никому не смотрела. – Папа сегодня весь день просидел с ней, но мне запретил приходить. Пару часов назад написал СМС. Говорит, маме лучше, и она уже может разговаривать и видеть правым глазом.

Федя громко выдохнул через нос и потёр переносицу пальцами.

– Давайте пойдём домой, – начал он, – завтра дочитаем. Опять у Макса?

– Нет, у меня родители целый день дома будут, а вечером ещё и бабушка придёт. Пирогами накормит, но вот почитать не даст.

– Давайте у меня? – предложила Вера.

– Можно, завтра посмотрим. Тебя проводить? – спросил я Веру.

– Конечно проводить, тупица, или ты мечтал, как бы быстрее дома в душе передёрнуть?

Я с улыбкой, сильно сжав губы, пнул Федю по голени, от чего он опустил обе ноги и матюгнулся на всю комнату Максима.

– Тише, мудила, – Максим шептал, указав пальцем вверх, – там живут старики, а стены тонкие просто жесть. Чуть что услышат, сразу жаловаться прибегут. Я однажды каэску^[1] запустил, так они от первой мелодии сразу сверху затопали, а через пару минут уже долбили к нам в дверь. Я такой втык получил, и папа сетевой провод забрал на неделю.

– Ну ты и лох. – Фыркнув снова, сказал Федя.

– Пошёл ты, чел.

Мы с Верой переглянулись и улыбнулись. Максима мы оставили уже через десять минут и, одевшись, выбрались на улицу. Было очень холодно, и Федины пушковые волосы под носом тут же заиндевели. Мы почти бегом достигли Вериного подъезда и проследили, чтобы её силуэт мелькнул в окнах лестничных пролётов до третьего этажа. После этого мы пошли домой.

Я видел, как Федина походка становилась всё сбивчивее. Он с остервенением кусал губы до крови, а потом делал вид, что вытирает влажность под носом, но я видел красные подтёки на костяшках пальцев, и когда мы добрели до его дома, он не протянул мне руку и лишь бросил: «До завтра». Я ответил тем же и ускорил шаг.

Времени было не так много, но ночь стала совсем тёмной. Лишь внезапно выпавший снег отражает что-то светящееся вдалеке. Это был ларёк с жёлтыми, еле горящими буквами «Продукты». Я прошёл мимо, мой дом уже за поворотом. Я добежал до подъезда, хрустя свежевыпавшим снегом под ногами. Одним ботинком провалился в глубокий сугроб и начерпал так, что до дома уже прыгал на одной ноге, попутно высматривая свет в окнах своей квартиры. На кухне точно кто-то есть.

---