Брюхо асфальтового неба низко свисает над полоской дикого берега. Ладога кипит волнами. Сгустки воды напрыгом разбиваются о глыбы льда, заслонившие пляж от темных холодных масс, и расползаются пеной по бурому песку среди бордово-малиновых валунов. Островки хвойных деревьев скучились у воды, безучастно шатаясь на хлестком ветру. Хочется перекричать бурю, вырвать из горловой полости звериный рев, заявить морю о своем присутствии!

Через лесок продираюсь на каменистый берег к воде. Запрыгиваю на валун и пропадаю… Впереди играет бесконечность, глубины черных вод зовут меня к себе. Ветер сносит шапку, я рассыпаюсь под аплодисменты раскатов волн. Здесь, кажется, можно говорить с Богом. Если где-то и можно, то – здесь.

Первый раз я увидел Ладогу при случайных обстоятельствах: сорвался в Питер на майских, а оттуда велосипедом до скрытого туманами западного берега – Дороги жизни, по лесам, мимо болот, под чугунным небом. Промозгло. Одиноко.

Зашел в болото. Провалился в трясину. Еще час шел. Уверял себя, что человек должен превозмочь. Превозмог дождь, промокшее тело замерзло.

Встретил людей – они забрались в этот чертов лес жарить шашлыки. Я пожарил кроссовки на их костре. Двинулся на трассу.

Добравшись до первого продмага, ворвался. Запросил у продавщицы крепкого. Дала сорокаградусную настойку и сало. Заварила «Доширак» и порезала хлеб, выделила мне стол и подала кофе.

Этот шведский стол превзошел тот, что довелось увидеть в детстве в «пяти звездах» Шарм-эль-Шейха. Поблагодарив судьбу, стал жадно навертывать.

Захмелев и доложив продавщице о трудностях моей судьбы, я покинул эти края. Поезд увез в Петербург. Но продмаг в деревне Борисова Грива навсегда останется в моем сердце.

Грянул гром, чашка неба расколота,
Тучи рваные кутают лес^[9].

Через год Карелия позвала снова – до Северного Приладожья добрались на колесах. Отправились на поиски заброшенного карельского села Кителя, в районе которого раньше добывали гранат (минерал красного цвета. – Авт.). Дорога к месторождению вела через лес и была по щиколотку засыпана снегом. Нас сопровождала хаски по имени Милка, гарант внимания и получения приключений на жопу. Зверь бежал впереди, поджидая расторопных двуногих.

Прибыв на место, стали копаться в земле в поисках минералов. Аккуратно подкапывая верхний слой почвы, находили кучу камешков с вкраплениями алого и лилового оттенков. На обратном пути Мила устроила охоту на лося. Пришлось полчаса кустарно пробираться по лесу, следуя по следам дикого животного и преследующей его собаки. Спасаясь от хаски, лось бомбардировал белоснежный девственный снег снарядами из отходов жизнедеятельности, что облегчало поиски.

Вечером пили немецкое светлое в арендованной однушке, мечтая о будущих приключениях. Камрад Андрюха Единов задумал свою станцию в Арктике, я – прожить год с чукчами. Помимо полной отморози, встречались даже почти адекватные идеи…

Затемно выехали. Прилипший к стылой сырой земле мрак рассеяли лучи фар, свет оголил серые избы прибрежного поселка, схваченного дремотой.

Ни хера не видно и чертовски холодно. Единственное, что я понял, вывалившись из тачки. Ветер скрипел по коже и залезал под шапку. Под ногами продавливалась вязкая, слегка застывшая глина. Впереди сопели волны Ладоги. Скрипели сосны на склонах карельских сопок. А где-то на окраине поселка Хийденсельга («Море лешего») выли собаки.

За шатрами вечнозеленого соснового леса скрывается крошечный остров Койонсаари, окруженный водами Ладожского озера. Волны здесь с дурью бьются о скалистые берега и катятся по песочному пляжу. Кажется, здесь заканчивается земля, а там, за толщами свирепой холодной воды, – пропасть. Будь у нас байдарка, мы бы двинулись вдоль берега, в эту пустошь, в поисках ненайденной Ультима Туле.

Строгая и мрачная красота Русского Севера. Я чувствую ее притяжение, слышу шепот тайги. Здесь я – слабый и беззащитный, здесь ночует мое одиночество и прячется мой страх.

Могу ли я понять эту безлюдную даль? Могу ли оставить здесь мои стенания о лучшей версии себя, погоню за успехом и поиски своего места в обществе? Может, здесь все это просто окажется сном, беспокойством уставшего духа?

Могу ли я оставить свое Я, что жаждет признания и любви, собрать рюкзак и отправиться туда, где все это не значит ничего? Готов ли я отказаться от всего, что было важным для меня, от всего, что есть у меня, когда придет время?

Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели^[10].

Воротившись в Петрозаводск, застали город засыпанным снегом. Двинулись из карельской столицы на единственной электричке, движущейся отсюда в северном направлении. Билеты на посадку продаются в пригородных кассах вокзала только за час-полтора до отправки. Остальную часть дня пригородный вестибюль здания закрыт. И это оправданно. Бегущая всего раз в день собака с красной квадратной мордой оказалась пустой.

Четыре вагона предоставлены в пользование: двум путешественникам, команде теток-контров, зайцу-алкашу, который хорошо знаком команде контров и к которому они испытывают стойкую неприязнь, смешанную с чувством тупой беспомощности, и с излишком набравшемуся обрыганному таксисту-рыбаку, которого где-то в глухой деревне ждет какая-то подруга. В таком тривиальном составе мы мчали по зимней дороге вдоль северной оконечности бескрайнего Онежского озера, претендующего по размерам на статус моря.

До Медвежьегорска, где снимали «Любовь и голуби», добрались в ночь. Городок можно разглядеть сверху – с сопки. Этим пользовались финны во время войны с СССР. Наверху по-прежнему остались оборонительные укрепления.

Город появился во время Первой мировой войны, в 1916 году, – вокруг станции ж/д, через которую, гремя колесами, идут составы с кругляком. Сейчас железка делит его пополам. С одной стороны деревянная застройка, с другой – панельки в пять этажей.

Железная дорога стала скелетом Центральной и Северной Карелии, ее станции, будто кости мясом, обросли поселками: серо-черными избами с придомовыми садиками, огороженными проволокой и шинами, высокими ржавыми бараками и пятиэтажными панельками. В жилищах поселились люди и зашевелились, загуляли по замкнутой поселковой системе красными тельцами, наполняя бетоноблочные и жестяные сосуды жизнью.

Так было и на Диком Востоке. Железка привезла города в Сибирь. В Российской империи строилась самая длинная железная дорога в мире – Транссибирская магистраль (Челябинск – Владивосток). В СССР взялись за второй Транссиб, севернее первого – Байкало-Амурскую магистраль (БАМ). Были планы даже соединить страну скоростными ж/д магистралями, как в Японии, поезда по ним могли бы нестись быстрее 200 км/ч. Первая такая дорога должна была соединить Москву с Петербургом, к разработке приступили в начале 1990-х. Но внезапный развал Советского Союза прихватил проект вместе с собой на свалку истории.

Из Медвежьегорска выбираемся попутками: удается достопить до поворота на Беломорск. К прибрежному городку у Белого моря ведет тупиковая 40-километровая дорога. Автобус туда ходит дважды в день, и нам везет в кромешной тьме поймать его на перекрестке.

В хостеле, куда мы заселяемся, гудит корпоратив. Тетушки почтенного возраста прибывают на танцы с алкоголем в захолустный ресторан, грохот праздника перебивает сон, и я эвакуируюсь на прогулку по затерянному в карельских лесах городку.

В окружении осыпавшихся пятиэтажных коробок сталинско-хрущевской застройки уместились целые поселения из деревянных изб, окруженные рукавами речек и морскими заливами. Архитектурный облик города кажется случайным и нелепым, не соответствующим бывшей прифронтовой столице. Людей на улицах почти нет, только стаи собак перебегают занесенные снегом дороги и прячутся в хило освещенных дворах.

Беломорск расположился на островках у входа в открытое море – Белое. Теплоходы прибывают сюда по системе каналов длиной 227 километров, известной как Беломорско-Балтийский канал (ББК), или канал имени Сталина, – один из пяти самых длинных рукотворных каналов мира. Тот самый, что построен руками «заключенных каналоармейцев» (з/к), то есть – зэков^[11].

Строили канал в режиме аврала: Сталин дал 20 месяцев. Для сравнения – Суэцкий, что короче на 67 километров, строили почти десять лет, 80-километровый Панамский канал – тридцать три года. Однако в случае ББК надо делать скидку: сооружение получилось скромным по габаритам: шириной 14 метров и глубиной всего 3,65 метра (углубили до 4,1 метра). Плюс его соединили в единую систему множества рек и озер, вырыть-то пришлось всего 37 километров. Правда, среди скалистых берегов и в условиях полярных ночей^[12].

Ближе к сроку сдачи Беломорканала объявили «штурм» – бригады работали круглые сутки. Жили при этом в бараках, палатках, шалашах и землянках. В методы строительства инноваций не привнесли: решили опереться на проверенные столетиями лопаты, кирки, ломы, зубила, ручные пилы, носилки и деревянные тачки, прозванные беломорскими фордами^[13].